—  Ливия, дорогая, что случилось?

— Папа умер. Я… Мне сказали, что я не смогу попрощаться. Не смогу похоронить. Не смогу… Что я скажу сыну? Пойдем посмотрим, как дедушку закапывают, по скайпу? Говорили же, что умирают только старики! Нам лгали! Кто-то за это ответит?! Моему папе 56 лет, он спортсмен, не курил, ты же знаешь. Почему так?

*
— Франческо, прости, что не ответила, столько работы, как ты?

— (плачет)
— Нет, нет, только не это…

— Я должен ехать за гробом на машине, стоять на расстоянии двух метров. Это моя любимая, моя жена. Что я скажу детям? Чем я не угодил Господу? Что я сделал не так?

*
— Слушаю, — (неизвестный номер в Whatsapp)

— Мне сказали, что я могу обратиться за помощью… Меня зовут Сандра, я медсестра… Мне старший врач дал ваш номер… Я, простите, можно я включу видео, мне так хочется увидеть чье-то лицо, без маски…

— Конечно, — подключаю видео, — продолжайте.

— Я… Я больше не могу, я не могу, я не вижу родителей три недели, я не сплю по ночам, я не могу этого больше видеть. Каждые полчаса у меня на руках умирает человек. Я не была к такому готова. Я не справляюсь, я не могу.

*
— Добрый день.

— Добрый день… Это проклятый день, дорогая. Сегодня не стало моего мужа. Мне сказали ждать на карантине дома. Я была «опасной», должна была сидеть на дома, не было симптомов, а потом ему стало хуже, а потом… Мне не дали с ним проститься. Я позвонила ему по Whatsapp, мне его показали… Вот так, как мы с Вами говорим… А потом мне сказали, что он умер. Я же педиатр, врач, я же знала, что так не бывает, не бывает, чтобы нельзя было поцеловать на прощание. Это бесчестие. Больше нет уважения смерти. Я понимаю, что опасна… Понимаю, что в эти времена не выбирают. Но я отказываюсь верить, я отказываюсь верить в то, что Эмилио умер.

*
— Здравствуй, Тереза.

— Я не знаю что делать, Алессио, ты же помнишь моего Алессио, мое сокровище, ему должны ампутировать ногу… Чертов рак. Врачи говорят… Говорят… Ты могла бы что-то сделать, чтобы меня пустили к нему? Ты же можешь, ты всех знаешь там… Говорят, это риск, у мамы — коронавирус, она в больнице. Я не понимаю, мне говорят, что это 50 на 50, а если меня не будет рядом, когда мой сын, мой сыночек… Я не знаю, что делать, ты знаешь прогнозы, скажи мне ты, он же может умереть, да? А потом я умру… И мама умрет, и маму увезут на грузовике, со всеми трупами, одну, как сеньору Клаудию, я не могу себе этого представить. Мое сердце этого не выдержит… Когда это закончится, когда?

Я встаю из-за рабочего стола, подхожу к окну и распахиваю его настежь. Весна, кажется, не знает о том, что творится в мире людей, и просто идет по земле, заполняя собою пространство и воздух. Я вдыхаю и выдыхаю, мне кажется, я слышу дыхание смерти у самого своего лица. Она повсюду — в каждой парадной, в каждой семье (вы же знаете, как многочисленны и дружны итальянские семьи). Муж стучит в дверь нашего кабинета:

— Дорогая, я ждал тебя на ужин еще полчаса назад, что-то случилось?

Я стараюсь ему улыбнуться по-настоящему, глазами. Ничего не выходит. Я едва сдерживаю слезы.

— Прости, я задержалась с пациентами, и потом… Федерико, его отец… Нет, ничего, лучше потом… Я сейчас. Накроешь на стол, ладно?

Моему мужу нет и сорока, он молодой и спортивный мужчина, можно быть спокойной, он не в группе риска. К. было 35, вот он, атлет, а умер, проносится в голове. С. — 48, вчера похоронили, А. — 38. Выдох-вдох. Мой муж — врач, перенесший вирус в достаточно легкой форме. Но действительно ли я могу быть спокойна? Вдох-выдох, еще раз глубокий вдох.

Я смотрю на магнолии и думаю, как торжественна эта тишина, как неуместно это буйство красок. Слышу детский смех. Жизнь продолжается. Это сюрреализм… Какими мы станем… после? Что это — дыхание смерти, проверка вечностью?

В Грузии этим летом (даже не верится, что было это все — путешествия, друзья, гонки, парашюты, верховая езда) один монах подарил нам икону, я смотрю в глаза святого Гавриила и думаю, где должен искать успокоения агностик в эти дни, неверующий… Где мне, сомневающейся, его искать, а им всем, всем нам? Есть ли у этого всего какой-то замысел, предназначение? У меня такой веры нет. Перед глазами проносятся Сара, Андреа, Наташа, Паоло, Марина, Леонардо, Кьяра, сотни человек, учащается пульс.

Когда-то, много лет назад, сейчас кажется, совсем ребенком, я была журналистом и волонтером в хосписах, интернатах, отделениях онкологии и генетики. Мне, как и многим, хотелось сражаться со смертью, бороться с несправедливостью, менять что-то по-настоящему. В схватке со смертью почти всегда проигрываешь. Мне всегда казалось, что все, что бы я ни делала, недостаточно. Я пробовала, как мне казалось, все — от работы санитаркой в Богом забытом хосписе до создания просветительской медицинской программы с миллионными просмотрами. Я окончила МГУ, получила два образования, работала по 12−14 часов. В схватке со смертью этого было недостаточно.

Позже я окончательно сменила профессию, став психологом. Я много училась, ездила в разные страны, участвовала в исследованиях. Уезжая в Италию, я думала: где, как не здесь, умеют умирать с достоинством, где, как не здесь, я смогу научиться настоящей паллиативной помощи, экзистенциальной психотерапии, принятию. Я часто работаю со смертью и с горем, но, вспоминая слова медсестры С., «к такому я не была готова». К такой проверке на прочность нельзя подготовиться. Про нее показывают фильмы и пишут книги. Ежечасно свидетельствовать смерть, день за днем, неделю за неделей — к такому не подготовишься.

Как так вышло, что в стране, где к смерти относятся с глубочайшим почтением, нельзя попрощаться с ребенком, с мужем, с женой, с родителями? Если бы кто-то сказал мне об этом в начале февраля, я бы просто не поверила. Не поверила бы в очереди в крематории, не поверила бы в похороны онлайн, не поверила в причастие, которое передает врач умирающему по его последней просьбе, не поверила бы в больше полусотни погибших медиков, и шесть с половиной тысяч зараженных врачей, в медсестер, покончивших с собой от бессилия… Пока это не коснулось ближнего круга. Моего круга. Пока не перестало быть возможным отрицать. Ровно так, как происходит это в России сейчас.

Представьте себе вашу маму, вы звоните ей, в больнице, при смерти, и говорите ей: «Мама, я не могу прийти и обнять тебя в последний раз». И это наш с мужем ужас, потому что его родителям больше 70 лет, мы просто не навещаем их, оставляем продукты под дверью, уходим, и только вернувшись домой, я звоню свекрови: «Бернадетт, дорогая, открой, пожалуйста, дверь».

Представьте себе вашу внучку с онкологией перед важной операцией, она звонит любимому дедушке, говорит о том, как ей страшно, а дедушка вынужден сказать в слезах: «Дорогая, тебе придется справиться с этим самостоятельно, меня не пускают к тебе, у меня вирус, мне очень жаль». Так случилось с коллегой и другом моего мужа, и сейчас он в реанимации. Какие тут можно найти слова утешения? Только слушать. Даже за руку нельзя подержать.

Представьте себе молодую девушку, не выдержавшую психологического давления и покончившую с собой, один на один, зараженную вирусом? Я хорошо представляю себе, потому что из-за этого не сплю уже третью ночь.

Люди загнаны по домам, запрещены пробежки и лимитированы выходы, можно одному члену семьи выходить в аптеку, за покупками в ближайшем супермаркете. Одно дело быть в самоизоляции по собственному желанию, другое — когда за прогулку в парке тебе может грозить штраф 4 тысячи евро и тюремное заключение. Все понимают, что это необходимо, но у многих нервы не выдерживают.

Вчера мой сосед сверху выбросил телевизор в колодец (это закрытый между двух домов двор), потом спускался в подвал, выходил через него во двор, собирал куски, извинялся, все его подбадривали — это ничего, ты сам как? И отовсюду звучит: «Оставайтесь дома. Соблюдайте дистанцию. Не подходите. Карантин. Для общего блага. Для блага большинства. Соблюдайте дистанцию. Не подходите. Для общего блага». Вам наверняка покажется это терроризмом, вы откажетесь в это верить, откажетесь видеть. Потому что сто смертей, тысяча, десять тысяч смертей — это статистика. До тех пор, пока не становится ясным, что, в отличие от сотен и тысяч, одна-единственная смерть — это трагедия.

В этой ситуации страшнее всего глупость и паника. Почему паника не нужна? Почему не нужны подстрекательские сообщения? Мировые заговоры? Всеобщий психоз с поиском виноватого? Потому что она, эта паника, губительна. Потому что паника обездвиживает, заставляет замереть, совершать нелогичные действия, бежать со всех ног, дезинформировать, терять бесценное время. В ситуации подобной той, что мы проживаем, важно изучать врага, посмотреть на него в упор, понять, как защитить тех, кто тебе дорог. А мы живем сейчас в мире, когда больше нет своих и чужих. Пронзительно стало очевидно — спасая жизнь мигранта/политического противника/самого лютого недруга — спасаешь тысячи тех, кого он может заразить, спасаешь своих близких, себя. Такая вот эгоистичная человечность: возлюбить ближнего, как самого себя.

Сегодня утром 28 марта, когда я пишу этот текст, данные о смертях в регионе и стране все еще не опубликованы. Вчера умерло 969 человек, больше, чем за все время этого проклятого вируса. Почти 10 тысяч мертвых по стране. И при этом всем специалисты опасаются, что пик придется только на середину апреля. Инфекции на начальных стадиях растут почти всегда по экспоненте, которая довольно медленно разгоняется, а дальше — мчит со всех ног. Поэтому сейчас важно снизить еще большую нагрузку на больницы в момент пика заболеваемости, что уже активно делается — открытие и строительство отделений интенсивной терапии, повсеместный карантин с очень жесткими правилами.

К сожалению, Италия, как почти все страны, ввела карантинные меры намного позже, чем нужно было. У России такой шанс еще есть. И речь идет не о каникулах, речь идет о жесткой изоляции, с минимальными выходами на улицу по необходимости. Дело вовсе не в том, что смерть грозит лично вам, молодому и здоровому человеку, дело в том, что любой легко может стать транспортировщиком «опасного груза», заразив, скажем, водителя в такси, а тот, соответственно, всех пассажиров за день, те — своих близких и так далее. Пандемию не остановить, однако каждое наше действие влияет на исход этого сражения. Проиграть с десятью тысячами погибших или со ста тысячами, есть разница?

Надо ли говорить о том, что паника, социальная истерия с одновременным «пофигизмом» (по-итальянски называется «менефрегизм») другой половины населения, которую мы переживали месяц назад, сменилась затем всеобщей осознанностью и гражданской ответственностью. Так бывает, когда смерть приходит в твой дом. А затем наступила апатия.

Неведомая жизнерадостным итальянцам беспробудная русская хандра. Многие ее так и называют уже — русская меланхолия. Вирус уже нанес колоссальный удар по экономике Италии. Многие боятся банкротства, боятся остаться без работы, боятся, что нечем будет кормить детей. Люди начали отказываться от очень многого, экономить на продуктах, проверять затраты на подписки журналов, выставлять на продажу недвижимость. Католическая церковь раздает нуждающимся продукты, памперсы детям, государство готовит субсидии, волонтеры помогают, но так не может продолжаться до бесконечности.

Пока еще, как шутят итальянские коллеги, с помпой кортизола и адреналина, мы держимся. Настоящая опасность наступит, когда карантин снимут, придется все восстанавливать. После этого всего, когда можно будет на секунду расслабиться, страну накроет посттравматический синдром. Уже сейчас все перечитывают книги послевоенного времени. Люди понимают, что эта борьба — долгая, и речь идет не только о самоизоляции, помощи медикам, речь идет и о том, что после придется поддерживать тех, кому нечего есть, негде жить, некуда податься. Тех, у кого опустились руки, тех, кто потерял семьи и не знает, зачем теперь жить.

Тяжело приходится врачам, еще тяжелее — медсестрам и санитаркам, именно им чаще всего приходится говорить пациентам, что умирать они будут одни. Станет ли вирус «добрее», умрут ли самые убийственные его версии вместе с носителями, удастся ли разработать вакцину хотя бы к началу 2021 года, получим ли мы новое сезонное заболевание вроде гриппа с высокой смертностью, удастся ли всем странам уйти на карантин, затормозив развитие заболевания для того, чтобы подготовить больницы для новых пациентов, создать вакцину, найти препарат??? Еще несколько дней назад можно было услышать подобные прогнозы, предположения.

Вчера страна не выходила даже привычно петь гимн, слишком много мертвых, слишком много горя и боли. Не до этого.

Конспирологические теории, ходившие еще пару недель назад среди желтых журналистов, сегодня живы только в иммигрантских сообществах. Их читатели обычно плохо разговаривают по-итальянски, сходят с ума от безделья, изолированы в языковых гетто, не умеют отличать фактов от выдумки и из собственного страха и фрустрации транслируют недоверие и бесчестие по отношению к смерти. Есть и умные люди, которые, поддавшись панике, совершают банальные ошибки мышления, силлогизм сменяется силлогизмом, и, если они начали отрицать факты, им становится уже сложно остановиться. Это очень печально, потому что они, «живущие в Италии» передают информацию по сарафанному радио в Россию, Украину, Молдавию, Белоруссию. И там говорят уже, получившие весточку: «Сними ты эту маску, бестолочь, Наташа наша работает баданте (сиделкой) в Италии, она сказала, что все это происки правительства, чтобы вытурить мигрантов, проклятые нацики! Старики мрут, а они там все неженки».

Именно поэтому так важно, чтобы блогеры и журналисты несли ответственность за информацию, которую они сообщают своим зрителям и читателям. Если блогер-врач из России говорит своим зрителям буквально следующее «они отвлекают наше внимание, не ссыте, от гриппа никто не умирает, вот и вы не верьте всем этим новостям из Италии, Ирана и Китая», или «они просто хлипкие, а у нас есть водка!», нужно понимать, что время шуток — закончилось, воспаленное воображение на фоне общей тревожности дорисует вашему бреду рога с копытами и отпустит в свободное плавание.

Вы когда-нибудь ощипывали курицу? Проведите эксперимент: ощипайте курицу, пройдя, скажем от вашего дома до ближайшей красивой площади. Получилось? Зайдите теперь в кафе, выпейте кофе, понравилось? Хорошо. А теперь возвращайтесь домой, и соберите все перья, которые вы выщипали из курицы. Что, не получается? Ну, вот число зараженных вирусом, прослушавших ваши эфиры и почитавших «стоп зомбикороновирусникам» вы тоже сосчитать не сможете. А они, услышав блогерское, всезнайское «37 — это не температура вообще, если вы приехали из Италии, спокойно идите к своим родным, не отлынивайте от работы! Это все происки запада!» и пойдут. Вы, может, и подшучивали, и ничего такого не имели в виду, а человек с неразвитым критическим мышлением не понял этого, таких тысячи. Десятки тысяч.

Пришло время жалеть людей. Пришло время говорить, что мы не знаем ответов. Пришло время слушать и учиться. Пришло время спасать слабых и молчать, если сказать по делу нечего. Пришло время отказаться от личного, чтобы сохранить главное. Если мама паллиативного ребенка отказывается от встречи с ним, чтобы не распространять инфекцию, уверена, что и блогер может контролировать свое желание хайпа и сенсации. Пришло время учиться быть людьми, которыми мы никогда не были — «homo empatico».

Мы в Италии ошиблись, не распознав эпидемию. Мы слишком полагались на современную медицину, на коллективный иммунитет (большинство страны привито, за отказ от прививок — огромный штраф), на наши знания, на опыт, на себя, на то, что, если что, мы же — Евросоюз, никто не бросит в беде. Мы мнили себя теми, кто долго живет и хорошо питается, а не как «вот этот Китай, где едят то ли собак, то ли мышей». Мы верили в оптимизм и в то, что если рассмеяться проблеме в лицо, она исчезнет. И когда заболел никогда не бывавший в Китае Маттиа, классический итальянец, спортсмен, парень, которому было 38 лет, никто не подумал о том, скольких людей он перезаражал, ожидая помощи в приемном отделении, сколько людей перезаразит его беременная жена. И сколько людей перезаразят медики, которые им помогали.

Так больницы стали основными очагами заражения. Потому что никто не ожидал взрыва вируса не от китайца, активного путешественника, а от такого же, как они — итальянца, Так у нас появились первые «красные» города. А потом — очереди в крематорий. Мы, критически думающие люди, какими хочет считать себя каждый, в один голос твердили: «Остановитесь! Что вы делаете! Это же просто грипп! Прекратите истерику, мойте руки, не ходите больными на работу, берегите стариков. Кому нужны поиски виноватых, что вы творите?!» Были ли мы правы? Да, потому что на тот момент не было данных, а у нас не было опыта, и паника никогда не бывает на пользу. Но мы продолжали называть коронавирус гриппом, пренебрежительно высокомерно отзываться о тех, кому было страшно. И, главное, мы продолжали отрицать проблему. Эпидемия только притворялась ненадолго нашедшей тучей. То, что виднелось на горизонте, не было тучей, это был живой, работающий вулкан, готовый вот-вот взорваться.

Пост скриптум

За последние несколько дней мне написало и позвонило множество русскоговорящих людей. Кто-то спрашивал, правда ли все, что показывают в новостях об Италии. Другие — нужно ли бояться вируса, третьи — стоит ли везти маму на дачу, а самому, после контакта с иностранцами — самоизолироваться.

Но были и подозревающие, точно знающие, во всем уверенные. Меня призывали признаться в том, что итальянское правительство все выдумывает, призывали одуматься и понять последствия влияния карантина на бизнес и экономику. Не поверите, меня просили сфотографировать труп умершего, сделать селфи в крематории, записать разговор с пациентом в реанимации. «Я, — говорили мне, — не верю в эту тупую статистику». В моей жизни никогда не было подобного опыта наблюдения за глумлением над смертью. Мне представлялось подобное возможным в нацистском лагере, в ГУЛАГе, на дознаниях. И я поняла, что не столько была не готова к тому, чтобы свидетельствовать смерть, как к тому, чтобы свидетельствовать гниение.

Безусловно, объяснимо все, реакция на стресс, страх перед постапокалипсисом, как говорят итальянцы, временем, которое наступит после вируса — руины экономики, перед смертью. Глубокий пласт экзистенциальных проблем, которые раньше были надежно спрятаны, а сейчас одна за другой вырвались наружу, изрыгая все то, чего их хозяева не хотели слушать десятилетиями. Но из уважения к тысячам, тысячам умерших людей в эти дни было бы уместным не высказывать всем и каждому свои оценки трагичности, оценки значимости жизни заболевших и умерших и ваши «экспертные» мнения. Оставьте их до лучших времен.

Если эта трагедия для вас вымысел масс медиа, игры политиков, прекратите играть в эту игру, не читайте новостей, не пишите ничего по этому поводу, особенно если вам нечего по существу сказать, того, что помогло бы заболевшим, их близким и врачам, а не вот это «мне как российскому терапевту из поликлиники такой-то кажется, что все это глупости, у меня нет никакого опыта в работе с конкретным заболеванием, но считаю должным сказать, что я умнее всех этих ваших профессоров и докторов-паникеров. Ой, умирают, да? Ну все умирают, чего тут разводить». Это очень ранит близких погибших. Поверьте, они тоже читают новости. И что они видят вместо соболезнований?

Стратегию отрицания люди выбирают обычно по нескольким причинам и почти всегда это является типичной ошибкой мышления, начиная с математической ошибки выжившего и заканчивая силлогизмами куда более изощренными.

Невежество. Вы не знаете, как это на самом деле, не представляете, что такое эпидемия заболевания, от которого нет вакцины, никогда не сталкивались со смертью, например, или со смертью по вашей вине или неосмотрительности, в вашей картине мире такого нет и не может быть. Представьте себе маму, запрещающую 13-летней дочери в полночь идти в парк с подругами, в дни, когда там был замечен сексуальный маньяк, дочь не имеет знаний об опасности и опыта их избегания, потому устраивает истерику и сбегает из дома, защищая свою свободу.
Страх. Вам настолько страшно хоть на миг представить, что-то, что творится в Италии или в Испании, может произойти и в вашей стране, в вашем доме, что вы говорите — ну, не в этот раз, только не со мной.
Вам это выгодно. Например, вы предпочитаете увидеть, как умрет тысяча-другая человек из вашего города, чем потерять доходы вашего производства, вам это выгодно, чтобы привлечь внимание — «я такой особенный, остальные ублюдки недоразвитые», вам это выгодно, чтобы не думать о других проблемах, много есть выгод у стратегии отрицания.
У вас слишком воспаленное воображение. «2+24» для вас слишком просто, обязательно нужно найти другой способ доказать, что это так, или не так, ведь где-то обязательно кроется подвох! Недоверчивость, подозрительность, осмотрительность, критическое мышление — штуки хорошие для выживания, но почти всегда можно достичь пункта «доказательство теоремы», и если у вас развито аналитическое мышление, вы рано или поздно справитесь, сами или с помощью единомышленников, экспертов, в конце концов, доктора.
Возможно, у вас проявилась неприятная патология или психическое заболевание, реальность представляется вам игрой и заговором, в то время как реальный мир живет в вашем воображении.
Может быть еще много разных причин отрицать реальность. Никто не может заглянуть к вам ни в сердце, ни в голову. И ваше мнение, как и ваша жизнь, бесспорно, достойны внимания и уважения. Как и жизнь 35-летнего парня, 70-летнего дедушки и 17-летней девочки. Которые уже никогда не прочтут вашего презрительного, обесценивающего их жизнь комментария, провокаторской циничной публикации. Но прочтут их близкие. И, ради всего святого, что у вас есть на этой земле, пощадите их. Тех, кто не смог на прощание поцеловать родителей, жен, мужей и детей. Тех, на месте которых могли или можете оказаться вы. Иногда молчание, действительно, золото. А истинная любовь… Говорят, любовь — старое слово, каждый вкладывает в нее то, что ему по плечу.

Я не знаю, изменит ли нас эта пандемия. Не знаю, что станется с нашим поколением, как это скажется на поколении наших детей. Я уверена только в одном — я лично уже не стану прежней. И, вероятно, больше никогда не буду уверена в том, что казалось мне очевидным.

Еще месяц назад, думала, что мы одни приходим в этот мир и одни уйдем, и счеты в конце жизни будем сводить только сами с собой и со своей совестью, почему же нас так волнует чужое мнение? Все по-прежнему так, только теперь я думаю, многие бы отдали все за то, чтобы обняться, чтобы попросить прощения, чтобы исправить непоправимое, чтобы чувствовать тепло другого человека, сжать его ладонь, посмотреть в глаза в последний раз. Мы слишком хрупкие, чтобы быть гордыми. Берегите себя.