Снилось мне, будто н. когда жизнь опустела,
В старый дом неприметный по лестнице тихой вошел,
Дверь сама отворилась, приняв мое нежное тело,
А потом кто-то в сердце ударил ножом.
— Ладно, — думаю я, перед тем, как совсем захлебнуться,
посмотрю на него, на его бессердечный клинок,
Вижу: старый портрет от меня, но успел отвернуться.
У него из груди вытекает такой же цветок.
В тот же миг он шагнул, акварельный пиджак обливая
Быстрой красной струей — перепутались наши цветы…
— Слава богу, — сказал он, — я думал, что рама малая,
Полезай, дорогой. Я пошел. Повиси теперь ты.
И когда он исчез, растворился в тяжелых каштанах,
Появилась моя терпеливая в горе любовь,
Подошла, залепила мне нежною охрою рану,
Собрала на полу неподвижную голую кровь.
А под вечер вернулся угрюмый, но страшно веселый
Тот, что раньше висел здесь, но только облитый дождем,
Сел напротив меня и с улыбкой, что водятся в селах,
Стал кленовую палочку чистить стальным тонкогубым ножом.
Этой палочкой он размешал вермильон и берлинцу,
Изумрудную зелень, белила, краплак, киноварь…
И, приблизивши кисть, вдруг убрал мне из глаз золотнику,
А взамен положил в них чужой близорукий янтарь.
Но уже на окно ночь повесила черные шторы
И обстала того, кто украл у меня пол-лица,
И тогда я вернул ему все его грустные взоры,
Потому что узнал в нем забытого мною отца.
Я его рисовал в полудетстве с семейного фото,
Чтоб не видела мама, впивался в лицо карандаш,
Он был тоже художник: скопилась в глазах позолота,
А когда он нас бросил — лишь черная тушь да гуашь.
Был дружок у меня под названием нож перочинный,
И однажды, когда я услышал, как заполночь плакала мать,
Мы вдвоем с ним решили зарезать по этой причине
Тот отцовский портрет, из которого он собирался удрать.
Мама утром пыталась заклеить любезным бээфом
Те клочки, где смеялись его молодые глаза,
Но клочков не хватало и вот над ослепшим портретом
Наклонилась она, как над садом сухая гроза.
— Что вы так на меня удивленно и дико глядите?
Сами что ли мальчишками не были, что ли забыли уже,
Как сжимается сердце, когда половинка родителей
Исчезает из детства и тает, и тает во лже.
И во сне я мечусь: ох, как батя свечу зажигает,
И в очнувшейся комнате вижу, как он обнимает портрет,
На котором я маленький детские губы сжимаю,
Чтобы был, как у мамы, прикушенный в кровь трафарет.
Стало быть, на закате бегущего к осени лета
Милый мой, ты решил наложить на живое лицо акварель,
Чтобы не было в нем материнского теплого света,
А бежал по лицу бесконечный умелый кобель.
— Открывается дверь. Десять тысяч друзей и поэтов,
Кто живою водой, кто железом и бархатом рук
Вынимают меня из двойного ночного портрета,
Когда в темную дверь раздается мой утренний стук.