Я уже, извините, солидный мужчина,

пожилой, умудрённый годами еврей,

но вчера вдруг почудилась мне чертовщина,

будто кто-то гуляет по крыше моей

и доносятся сверху неясные звуки,

что-то вроде «гав-гав» или, может, «хрю-хрю»,

я встаю, надеваю приличные брюки,

выхожу из дверей и на крышу смотрю.

А на крыше, куда я ни разу не лазал,

но надеюсь когда-то взобраться тайком,

восседает какой-то лохматый шлемазл

и по скрипке старательно водит смычком.

«Эй, на крыше! — кричу я довольно сурово, —

это что тебе — поезд? автобус? трамвай?

Видишь — ночь на дворе, половина второго!

Паганини нашёлся! Спускайся давай!»

Слышу голос шлемазла, как будто бы в дрёме:

«Ты, Наумчик, прости меня, глух и незряч:

у еврейской семьи, проживающей в доме,

должен быть непременно на крыше скрипач.

Так что гнать меня в шею — большая ошибка,

лучше ты мне на скрипке играть разреши,

потому что, Наумчик, представь себе, скрипка —

это голос еврейской безумной души.

Если грустно душе — я играю ей Баха,

если весело ей — „Чирибим-чирибом“,

я — микстура добра, я — лекарство от страха,

ангел, скрипкой своей охраняющий дом».

«Ну, раз так, — говорю, — оставайся на крыше,

будут в доме, надеюсь, покой и уют,

и играй себе вволю, но только потише,

у меня тут соседи, боюсь — не поймут».

Слава Богу, на крыше сидит, а не в яме

мой домашний скрипач — не приправа к борщу,

это фрэйлэхс и Бах, и «А идишэ мамэ»,

он, конечно, не Ойстрах, но я не ропщу…