Великого Поэта вдохновенье
Не ведает натуги и сомненья;
Из золота парнасских кладовых
Чеканит он свой точный, звонкий стих.
Баталий умственных воитель славный,
Как мысль ты миришь с мыслью своенравной?
В твоих стихах слова, равняясь в ряд,
Как добровольцы храбрые стоят,
Не суетясь и не ломая строя, —
Все на местах, все на подбор герои!
А я, несчастный (за грехи, видать,
Судьбой приговоренный рифмовать),
С упорством рабским ум свой напрягаю,
Но тайны сей — увы — не постигаю.
Верчу свою строку и так и сяк,
Сказать желаю свет, выходит мрак;
Владеет мною доблести идея,
А стих подсовывает мне злодея,
Который мать ограбил — и не прочь
Продать за деньги собственную дочь;
Поэта восхвалить случится повод,
Вергилий — ум твердит, а рифма — Говард.
Ну, словом, что бы в мысли ни пришло,
Все выйдет наизнанку, как назло!
Порой влепить охота оплеуху
Владеющему мною злому духу;
Измученный, даю себе зарок
Стихов не допускать и на порог.
Но Музы, оскорбившись обращеньем,
Являются назад, пылая мщеньем,
Захваченный врасплох, беру опять
Свое перо, чернила и тетрадь,
Увлекшись, все обиды забываю
И снова к Ним о помощи взываю.
Ах, где бы взять мне легкости такой,
Чтоб все тащить в стихи, что под рукой,
Эпитетом затертым не гнушаться, —
Жить, как другие, — очень не стараться?
Я воспевал бы Хлору, чья краса
Давала бы мне рифму небеса,
Глаза — как бирюза, а губки алы
Тотчас вели бы за собой кораллы,
Для прелестей бы прочих был готов
Набор из перлов, звездочек, цветов;
Так, лепеча, что на язык попало,
Кропать стихи мне б ни во что не стало;
Тем более — такая благодать —
Чужой заплаткой можно залатать!
Но вот беда: мой щепетильный ум
Слов не желает ставить наобум,
Терпеть не может пресные, как тесто,
Сравненья, заполняющие место;
Приходится по двадцать раз менять,
Вымарывать и вписывать опять:
Кто только муку изобрел такую —
Упрятать мысль в темницу стиховую!
Забить в колодки разум, чтобы он
Был произволу рифмы подчинен!
Не будь такой напасти, я б свободно
Дни проводил — и жил бы превосходно,
Как толстый поп, — чернил не изводил,
А лишь распутничал бы, ел и пил,
Ночами бестревожно спал в постели, —
И годы незаметно бы летели.
Душа моя сумела б укротить
Надежд и дум честолюбивых прыть,
Избегнуть той сомнительной дороги,
Где ждут одни препоны и тревоги, —
Когда б не Рока злобная печать,
Обрекшая меня стихи писать!
С тех пор как эта тяга овладела
Моим сознаньем властно и всецело
И дьявольский соблазн в меня проник,
Душе на горе, к сочинению книг,
Я беспрестанно что-то исправляю,
Вычеркиваю здесь, там добавляю
И, наконец, так страшно устаю,
Что волю скверной зависти даю.
О Скудери счастливый, энергично
Кропающий стихи круглогодично!
Твое перо, летая, выдает
По дюжине томов толстенных в год;
И хоть в них много вздора, смысла мало,
Они, состряпанные как попало,
В большом ходу у книжных продавцов,
В большой чести у лондонских глупцов:
Ведь если рифма строчку заключает,
Не важно, что строка обозначает.
Да, тот несчастлив, кто по воле муз
Блюсти обязан здравый смысл и вкус;
Хлыщ, если пишет, пишет с наслажденьем,
Не мучаясь ни страхом, ни сомненьем;
Он, сущую нелепицу плетя,
Собою горд и счастлив, как дитя, —
В то время как писатель благородный
Вотще стремится к высоте свободной
И недоволен никогда собой,
Хотя б хвалили все наперебой,
Мечтая, блага собственного ради,
Вовек не знать ни перьев, ни тетради.
Ты, сжалившись, недуг мой излечи —
Писать стихи без муки — научи;
А коль уроки эти выйдут слабы,
Так научи, как не писать хотя бы!