Чем же ей согреть озябшее тело, ответь,
Чашкой кофе, глинтвейном, а может, сотой затяжкой?
И какой священник, скажи, какая мечеть,
Ей отпустит грехи, распряжёт тугую упряжку?

Ей бы взять себя, да и начисто «перешить»,
По частям «раскроить», переставить софт и детали,
После всё осознать, привыкнуть, перекурить,
И жить заново, солнцем в зените, а не в опале.

Но к закату клонится день, в нём сверкает медь,
Ей к земле сильнее и ниже сгибая колени,
И она, как статуя хочет враз онеметь,
А потом на осадки распасться, или фонемы

А она не боится обидных кинжальных слов,
Время лучший закальщик, и учит быть холодней,
Не страшна ей картина больничных тугих бинтов,
Их снимают когда-то, на жизнь становясь взрослей.

А она и не будет показывать людям слёз,
Только стены хранят и видят её слабину,
Это как, точно знать, что белеют корни волос,
Но закрашивать вновь, скрывая от всех седину.

А она не боится уйти, раз чужд прежний кров,
Если ей сладкий пряник, гораздо хуже, чем плеть.
Знает, всё отболит. Выльет чувства в строчки стихов,
Так всегда, с ними легче намного «переболеть»

В даль, где ветер живёт и ты,
Отпускаю птицу с ладоней,
В мир фальшивых самоироний,
И в руках больше нет мечты.

Там, где вовсе не видно дна
Никогда не пройду босою.
Вкус полыни смешан с росою,
И его на губах сполна!

А усталость, как снежный ком
Накопилась, и не в угоду
На осколки делит свободу,
Жизнь, вытравливая тайком.
… показать весь текст …