Ночами приходила тишина, и нужно было от неё спасаться. Она включала радио. Она старалась подпевать и улыбаться и совершенно не могла уснуть, поэтому ходила по квартире. И это был довольно скучный путь: три шага от дивана до картины, где нарисован маслом летний сад. Ещё четыре шага — до прихожей. Упрется в дверь, глянёт в глазок. Назад.
Все ночи, словно копии, похожи: картина-дверь-глазок-окно-диван, присесть, послушать радио, картина. Как будто ждёт. Кого? Самообман. Болото жизни затянуло тиной, проквакала сирена за окном, по радио завыли псы о ком-то, картина-дверь-глазок — всё было дном холодного и вязкого болота, она месила жижу по ночам шагами мягких полинявших тапок. Ей иногда хотелось закричать, а иногда тихонечко заплакать, но мало толка в крике и слезах, которые не видят и не слышат.
Четыре шага. Дверь. Глазок. Назад. Колесико на радио потише. Какой-то странный непривычный звук. Такого не бывало ночью прежде. Нарушив свой традиционный круг, стремительно пошла на этот скрежет.
Под ванной грохотало и скреблось. Там топало, металось и гремело. Так громко, будто там огромный лось.
Она взяла, решительно и смело, большую скалку и рванула в бой.
Под ванной был мышонок. Он боялся, сидел, прижавшись к стенке за трубой, на фоне белой плитки серой кляксой.

Маршрут сменился: холодильник, сыр, орешки вроде где-то завалялись, к ней гость сегодня заглянул на пир, а гость — всегда событие и радость.

Так до утра на кафельном полу она сервировала кафель сыром. Глазок-окно-диван — она в пылу приёма гостя свой маршрут забыла. Мышонок вылез. Грязный и смешной. Взял в лапки сыр и бусинками сверлит.
И сразу стало как-то хорошо.
И сразу утро постучало в двери.
А дальше были клетка, колесо, клубочек шерсти, деревянный домик, пакет орехов и пакет с овсом — поди узнай, чем этих мышек кормят. Так день прошёл, и город влился в ночь. Но тишина сегодня не вернулась. Мышонок смог ее перетолочь, она смогла уснуть. Она проснулась с рассветом — первый раз за много лет.
А под ногами — твердь, а не болото.

Пускай от тишины лекарства нет. От одиночества лекарство — кто-то.