Откуда-то Лохматый знал, что таких уже давно не строят. Недаром рядом с блестящими от стекол многоэтажками его дом выглядел потрепанным грачом среди стайки павлинохвостых голубей. Два этажа, бревенчатые стены, черепичная двускатная крыша с ярко-зелеными пятнами мха и небольшой эркер с резными наличниками. А еще высоченные, в два человеческих роста, потолки, скрипучие деревянные полы и печка. Очень маленькая, даже крохотная, неказистая, со странным именем «буржуйка».

Давным-давно, когда Лохматый переехал сюда в заношенном до невозможности яловом сапоге, этот дом ему не особо приглянулся. Слишком он был большой, без сеней, и потолки были чересчур высоки. Пытаясь свыкнуться с переменами, Лохматый целых две недели искал себе укромный угол, а по ночам скрипел зубами от досады. Впрочем, он лучше всех знал, что дом не выбирают. Да и что такое уютный дом, если в нем не живет уютных людей?

Со временем дом обжился, обзавелся своими пауками, мышами, сверчками, котами и прочей живностью. Странная буржуйка, пусть и не роскошная белобокая красавица, но все же теплая, пахнущая дымом и золой, стала для Лохматого утешением. И он частенько сидел за ней, грея ноющие от старости бока. Теперь дом казался ему своим. Его просторные комнаты пропитались запахами, на окнах появились ситцевые занавески и горшок с яркой кумачовой геранью, доски пола облупились, потом заблестели. Дом стал по-настоящему теплым и уютным, но потом обветшал. И люди уехали из него.

А про него, Лохматого, забыли.

Он никогда не задумывался, почему так получилось. А дом меж тем выстыл, став похожим на склеп, потом покрылся пылью и плесенью и стал ветшать буквально на глазах. Сначала Лохматый пытался поддерживать его, но быстро понял, что одному ему ни за что не справиться, и продолжал лишь изредка топить буржуйку старыми досками и обломками мебели, чтобы хоть как-то согреться. Так прошла зима. А по весне к его дому подкатила огромная ярко-оранжевая телега с железным ковшом на длинной оглобле, и Лохматый понял, что это не к добру. Он в последний раз затопил печку и спрятался за нее, пытаясь не думать о том, что будет дальше.

— Эй! Ты здесь еще, дедуль?

Лохматый осторожно высунул нос из-за печки. В окне маячила кошачья голова, похожая на маленькую тыковку с пышными усами. А потом и сам кот протиснулся в узкую форточку и спрыгнул на пол.

— Ты чьих будешь? — рыкнул Лохматый, завозившись в своем углу, как сыч в дупле.
— Эй, дедуля, ты разве не помнишь меня? Это же я, Федька, Маруськин сын!
— Федюнька? — оторопело переспросил Лохматый.
— Все ты помнишь, старый хрыч! Меня всего года три назад в новый дом отдали. А до того ты нянчился со мной, помнишь? — Рыжий подскочил к нему и начал, мурча, тереться о рукав. — Я думал, что уже не увижу тебя!
— Да брось ты, Федюнька, куда я денусь-то? — пробормотал Лохматый. — Сам-то как?
— Отлично все! — Федька сел, приобнял хвостом лапы. — Я тут неподалеку живу, в двух кварталах. Дом у нас большой, но теплый. Мышей, правда, маловато, и те в подвале шкерятся. Но меня кормят, что твоего кабанчика, так что не жалуюсь. Кстати, подарок вот тебе принес… погоди, достану.

Федька вылез в окно, потом вернулся, держа в зубах пышную блестящую ватрушку, с одного бока бережно завернутую в бумажную салфетку.

— Смотри, — сказал он, кладя её перед Лохматым, — хозяйка моя делала. Опробуешь?

Лохматый развернул ватрушку, понюхал. Сладкий запах печеного теста показался ему по-домашнему мягким и знакомым. В груди растеклось приятное тепло, а из глаз брызнули слезы.

— Ну, как?
— Хор-роша, — пробормотал Лохматый, пряча нос в рукаве.
— Слушай, дедуль, я вот что подумал… — Федька неуверенно переступил с лапы на лапу. — А может, ты — к нам? У нас хорошо. И тараканов нет, представляешь? Печи, правда, тоже нет. Но в современных домах их нет вообще, зато есть теплые батареи…
— Ты это сказанул, конечно… Как же я пойду? Надо, чтобы забрали… лапоть чтобы старый, ношеный… — забормотал Лохматый. Он опустил голову, уставившись на надкушенную ватрушку.
— Ла-апоть? — изумленно переспросил Федька. — Лаптей не знаю. А может, еще что-нибудь сгодится?

Лохматый пожал плечами. У него и так скребла на душе дюжина отборнейших черных котов. Навязчиво всплыла в памяти эта странного вида телега под окнами, будь она неладна… Но только вот незадача — чтобы перевезти его из одного дома в другой, нужен был целый ритуал. С закидыванием лаптя или хотя бы сапога, но обязательно ношеного, в угол, выметанием и завязыванием сора в узелок, с уговорами и приговорами. А что мог сделать кот? Без живых человеческих рук?

— Так что такое этот лапоть? — не унимался рыжий.
— Обувка то, — буркнул Лохматый.
— Я слышал, — тихонько начал Федька, — что этот дом сносить собираются. Вроде как он плохой. А что с тобой будет, дедуля?

Лохматый не ответил.

— Ну? Отвечай уже, а то у меня сердце не на месте, как подумаю обо всем этом и о старом нашем доме…
— Что будет — того не ведаю, — буркнул Лохматый, не поднимая головы.

Рыжий помолчал, нервно молотя хвостом об пол.
— Ладно, я что-нибудь придумаю, — неуверенно промявкал он. — Ты только дождись меня.
Попрощался и выскользнул в форточку.

Лохматый дожевал ватрушку и снова залез за печку, по привычке стараясь не потревожить паутину в углу. Паук из нее давно сбежал, от него осталась лишь сброшенная шкурка, трепетавшая от ходивших по дому сквозняков. Луна выглянула из-за порванной занавески и закатилась за плоские крыши соседних многоэтажек. В эту ночь Лохматому не спалось. Он ворочался в своем уголке, невольно прислушиваясь к протяжным стонам ветра под стрехами, тоненьким и визгливым, как у подкинутого кикиморами дитяти. Именно тогда, ежась от холода в своем уголке, он вдруг понял, что от того теплого, ситцевого, напоенного солнечным светом дома, который он знал, осталась лишь пустая оболочка — сброшенная шкурка паука, плясавшая в паутине. Впервые за три сотни лет Лохматому стало страшно. Он вжался в щель между боком буржуйки и стеной и затих.

Утром пришла беда. Лохматый выглянул в окно, услышав возню во дворе, и обомлел. Ярко-оранжевая телега зашевелилась, вспарывая нежную весеннюю траву рубчатыми колесами. Огромный зубастый ковш поднялся и вцепился в крышу его дома, пробил её и дернул. Затрещали бревна, с потолка посыпалась штукатурка. Ковш вжикнул и цапнул оголившуюся стену, с диким скрежетом оторвав от нее сразу три бревна. Лохматый с ужасом метнулся в угол, вжался в холодный бок буржуйки, зажимая уши. Остатки его мира рассыпались в пыль у него на глазах.

— Эй! …лапоть! — донеслось вдруг сквозь весь этот грохот.

Перед носом шлепнулось нечто красное, воинственно размахивающее белыми шнурками.

Лохматый повернулся и увидел Федьку. Тот выглядел ужасно. Весь грязный от пыли и штукатурки, с оцарапанным ухом, он продолжал пихать к Лохматому небольшую красную обувку со странным белым носком.

— Лапоть… тебе принес!
— Разве это лапоть? И он же новый… — опешил Лохматый.
— Нет! Он ношеный. Хозяйка его надевала, я сам видел. И какая тебе теперь разница? — яростно прокричал Федька. — А ну полезай!

Это все было неправильно. И не просто неправильно — ужасно, невозможно, невероятно, неописуемо, и Лохматого затрясло от одной мысли о том, что он должен сделать. Это шло в разрез со всеми бережно лелеянными традициями, на которых он строил свою маленькую и незаметную для людей жизнь. Но привычный мир распадался у него на глазах вместе с бревенчатой стеной старого дома. И тогда Лохматый еще раз окинул взглядом обломки, оставшиеся от его дома, зажмурился и прыгнул в ботинок.

***

— Кис-кис… Федька, это что, мой кед? — молодой голос звенел, как стекло и медь. — А я его обыскалась! Спасибо, давай поставим его на место.

Стукнула дверца шкафа, прошуршали шаги. В щель от неплотно закрытой дверцы как бы нехотя просачивался золотистый свет, пахло хлебом, печеными яблоками, а еще чем-то таким, чего Лохматый точно никогда не пробовал.

— Ну, с новосельем. Если что — зови, — шепнул Федька, проскользнув мимо шкафа, и устремился на кухню вслед за хозяйкой.