Какое чудо, стоят и дышат!
Не знают, что ли, что срок их вышел?
В прозрачных, к небу летящих нимбах —
стремятся к свету — на шеях длинных.

Теснятся в вазе, торопят время,
и головами бесстрашно вертят.
Они расскажут о скором лете.
(Небрежно собранные в букетик…)

Но!

На дне у глиняной старой вазы,
там, где не видно чужому глазу,
… показать весь текст …

Длинноногие дети любви,
длинношеяя хрупкость разлуки.
Декабри, декабри, декабри —
ледяные еловые руки.

Зажигается в небе звезда,
говорит на сияющем звёздном.
И со мной, и с тобой допоздна,
и вон с той белокурой березой.

Ни о чем, обо всем, ни о чем,
и опять все сначала, по кругу.
И на елке, толкаясь плечом,
огоньки обгоняют друг друга.
… показать весь текст …

Пятак луны средь облаков надышанный —
подлунный мир — уснувший до утра.
И смотрят хаты из-под крыш притихшие,
как ночь скользит над зеркалом Днепра.

Кино идет — в нем сновиденья шепчутся,
что на земле есть воля и покой.
Но все на свете, все же, перемелется
на мельнице, парящей над рекой.

Речная гладь до поворота сморщится,
а даль черна (зачеркнуто) — ясна.
Расплескивает свет над тонкой кожицей
ночного мира — спелая луна.

Ты слышишь? Густеют, вращаясь тучи,
небес неспешные жернова.
Церквушка сползает с горбатой кручи,
но лет полста уже, как жива.

Ты видишь? Как синее расплескалось
тоской глубокой — от сих, до сих!
Земли — ладошка, пригоршня, малость —
и пять, шумящих над ней, осин.

Ты помнишь? Травой зарастает тропка…
(Вела до церкви, и, вот те на!)
Шагает неслышно одна и только
по ней тяжелая тишина.
… показать весь текст …

Когда все-все уснуло в белом —
в былом просвечивала даль.
Мерцая, лампочка горела.
Нисколько лампочку не жаль.

И абажур ее ребристый,
и пыль, нависшую над ним.
Один лишь снег большой и чистый
все ж, был по прежнему любим.

До слез. Не надо только плакать!
Достать чернил, зажечь фонарь.
И долго старую собаку
вести сквозь ледяной февраль.