История эта произошла в одной из деревень за Уралом во время войны. На отшибе деревни стоял крепкий бревенчатый дом единоличника Корнея Петровича Ерофеева. Старик этот и до войны не отличался общительностью. Был бывшим кулаком. В коллективизацию отобрали у него землю. Так как не вошел в колхоз — не дали приусадебного участка, подталкиваемый нуждой, ушел в охоту и собирательство. Голод и трудные времена оставил ему лишь одного сына, но и с ним отношения не ладились. Алексей Корнеевич повзрослев, стал комсомольцем. Отца не одобрял, часто спорил с ним. В семье Ерофеевых существовало железное правило, что семья принимала пищу всегда вместе и из одного ковша. Так маленький Лешка с матерью, до глубоко ночи ждали отца с промысла, если обещал в тот день вернуться. Так и впоследствии сам старик ждал, когда сын вернется с общественной и партийной работы. Правда пока мать была жива, они за столом то и дело разговаривали. О разных делах, об охоте, которой старик обучил свое чадо, о делах на деревне. Когда же хозяйки в доме не стало, сидели и кушали молча, что на их стол посылала судьба.
После была война. Алексей Корнеевич, как и положено ушел на фронт. Изредка писал короткие письма. Мол, отец, все со мной хорошо, воюю, как могу и умею. Через время пришло другое письмо — плохое, вместе с похоронкой. В похоронке сухие строки, а вот письмо написано сослуживцами. Описано было в нем как жил его сын и как погиб. Что взят был в разведку из-за навыков в охоте, служил смело, имел подвиги. Погибель его настигла на задании за линией фронта. Выходя с задания к своим, их настиг немецкий патруль. Алексей был легко ранен, но вызвался прикрывать отход. Была слышна долгая перестрелка. Товарищи на следующую ночь, как положено, вернулись за телом товарища, но на тропе его не обнаружили. Сын охотника, используя темноту и заросли, сумел запутать немцев и уйти в чащу. Однако, сам угодил в капкан упав в овраг и обессилев, остался в нем лежать. К утру его в этой западне застали «полицаи» и там же добили, штыками, дабы не тратить патронов. Сняли сбрую, нож, автомат и ушли в комендатуру за «наградой».
Жизнь старика стала совсем тяжкой, живности в округе не стало, так как народ оголодал и в пищу уже шли иногда чуть ли не грызуны. В деревню привезли эвакуированных детей из Ленинграда, так весь излишек продовольствия сельчан шел эвакуированным крохам. Корней Петрович тем временем совсем на людей и на судьбу осерчал. Обиделся он страшно. Зарок себе дал — более не с кем не говорить. А позже после скитаний по лесу, решил заморить себя голодом. Просто лечь на печку и лежать, пока бы не помер. Жить ведь больше незачем. Обида брала, особенно когда думалось ему, что убили сына не враги по сути, а свои же. Русские люди, каким был он сам. Слезы наворачивались на его глаза, когда представлял он беспомощного сына. И охватывало неимоверное зло на тех, кто даже пули пожалел для человека.
Единоличник Ерофеев остался совсем один. Лишь скорбные, злые мысли пытали его пока он лежал на остывшей печке застуженного дома. Не стало в жизни ни дня, ни ночи, только долгое ожидание исхода. Только изредка мигающие глаза выдавали жизнь, в укутанной тулупом фигуре, которые наблюдали из маленького окошка за слабеющей весенней метелью. К вечеру метель утихла и глаза закрылись.
Ближе к рассвету старик вновь открыл глаза. Его потревожил шум, доносящийся из сарая, рядом с домом. Дрожь прошла по всему телу Корнея Петровича. Неужели люди доставили и без того немало зла, что решил поживиться его имуществом? Да пока он живой? Ну, сейчас задаст им! Он соскочил с печи, схватил железную трубу и вышел из дома.
Во дворе же увидел знакомую ему медведицу, которая бывало, грабила его лесные запасы грибов и ягод. Все попытки изловить хитрунью были тщетны. Уж больно ловко избегала ловушки и капканы. А теперь изрядно исхудавшая, после спячки, будто специально привлекала внимание. Встав передними лапами на хлипкий сарай, и со скрипом раскачивая его.
Ерофеев в оцепенении несколько минут наблюдал за этим, затем прокричал в сторону медведицы:
— Чего пришла? Не нужна ты мне больше! Иди ты отсюда, люди теперь совсем злые! Разделаются с тобой и съедят, глазом не моргнешь!
Медведица же продолжала раскачивать сарай с дровами.
Ерофеев начал бить трубой по дому издавая громкий звук. Медведица отбежала от двора на отдаление, но все равно издалека продолжала реветь. Старик почесал затылок и подумал: «Зовет будто? Что это ей вздумалось?» Но отпустив любопытство и зайдя в хату, снова лег на печь. Через время из оконца, послышался рев медведицы стоявшей на отдалении от дома. Охотник вздохнул, натянул валенки и тулуп. Заткнул за пояс топорик с ножом, да надел снегоступы. Снял со стены ружье и отправился, по мокрому снегу в лес, по следам гостьи.
Пробираясь через чащу Ерофеев узнавал свои зарубки на деревьях. Медведица вела его в знакомое место. И после двух часов преследования старик, наконец, натолкнулся на причину беспокойства. Медведица обнаружила его забытую лесную землянку, с осенним урожаем сушеных грибов, ягод, рыбы и прочих даров леса. Рядом с этим схроном была оставлена ловушка — «медвежья яма». Из нее доносилось глухой скулящий звук. Мать, увлекшись трапезой, потеряла из виду медвежонка, который угодил в ловушку. Благо ему удалось избежать деревянных кольев, но и самостоятельно вылезти маленький комок шерсти не мог. Попытки медведицы также отказались тщетны. О ее стараниях говорил вытоптанный снег вокруг и обвалившиеся под ее весом края ямы, которые от этого стали ещё более пологими.
Старик наклонился над ловушкой и стал вытаскивать деревянные колья из ямы, медвежонок же забился в противоположную сторону ямы и испуганно начал реветь, что оставались силы. Корней Петрович оглянулся по сторонам. Медведица издалека недовольно фыркала носом, то встав на задние лапы, продолжала следить за охотником.
Ерофеев как бы вслух обращаясь к медвежонку продолжал:
— Ну, тихо — ты! Вытащу тебя, да и пущу к матери! Не зверь, ведь какой-то!
Спустившись аккуратно в яму, старик потянул руки меж кольев, к меховому комку. Но тот не желал просто так сдаваться, всячески кусался и извивался, пока охотник не сумел схватить его за загривок. Тщательно оглядев мишку, и не обнаружив у него никаких ран Ерофеев небрежно подкинул его на вытоптанную матерью твердую землю.
Сам с трудом покинув яму, старик обнаружил, что медведица, встретив свое чадо, никуда не ушла, а терпеливо ждет. Усмехнувшись, охотник кивнул головой в сторону землянки:
— Ну да, куда теперь уйдешь… Теперь -то медом здесь намазано! Погоди, долю свою заберу и уйду.
Он достал из землянки лыжи, соорудив из них импровизированные сани, начал грузить на них корзинки с щедрыми запасами. На сани поместилась ровно половина, что осталась от первого визита медведицы. Другая половина так уж и быть останется ей, а то медвежонок совсем мелкий. Глядишь, без этих запасов не выкормит. А без медведя в лесу нельзя. И Ерофеев потащил сани за собой в деревню.
На обратном пути начала отзываться слабость от голода: кружилась голова и темнело в глазах. Старик падал и снова вставал, продолжая тянуть за собой добро. Солнце клонилось к закату, на холме показалась деревня.
Однорукий мужчина в накинутом на плечи ватнике сидел на крыльце сельского клуба и задумчиво курил самокрутку. Это был председатель колхоза, наблюдавший за играющими во дворе детьми, которых оставили на его поручения партийные начальники. Легкие были заполнены горьким дымом, а голову занимал только один вопрос: «Как пережить весну?». Неожиданно к частоколу клуба весь взмыленный Ерофеев притянул, какие то сани. Глаза его были абсолютно стеклянными, похоже был пьян. Привязав к забору свою ношу и поймав взгляд председателя, он пальцем указал на детей и глухо проговорил:
— Это — им!
Развернулся и, качаясь, поплелся к своей хате на отшибе. Добравшись до дома, он с трудом взобрался на печь. Закрыл глаза и больше никогда их не открывал. Умер не единоличник, а человек Ерофеев. Не стало больше Ерофеевых в деревне. Только после войны, все собаки иногда в деревне срывались на лай, когда медведь заходил на окраину поселения, посещая то место, где раньше стоял дом семьи охотника.