Я всегда твердил, что судьба — игра, что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа, как способность торчать, избежав укола.
Я считал, что лес — только часть полена, что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна, за окном осина, я любил немногих, однако — сильно.
Я сижу у окна, я помыл посуду, я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке — ужас пола, что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус, вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сказал, что лист разрушает почку и что семя, упавши в дурную почву,
Не дает побега; что луг с поляной, есть пример рукоблудья, в природе данный.
Я сижу у окна, вспоминаю юность, улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сижу у окна, обхватив колени, в обществе своей грузной тени.
И моя песнь была лишена мотива, но зато ее хором не спеть, не диво,
Что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладет на плечи.
Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта
Свои лучшие мысли и дням грядущим, я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу у окна в темноте, как скорый, море гремит за волнистой шторой.
Я сижу в темноте и она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
Я сижу у окна.