А дворовая безотцовщина
тайно верила в папу-лётчика,
а Андрюха, невзрачный, маленький, хоть и жил целый год за отчимом,
всё твердил, что он сын полярника,
ну, а мы были дети лётчиков.
В прошлом — праздники коммунальные, коридоры большие, тёмные:
вот панельный дом на окраине, сзади поле и пруд с тритонами,
у меня есть кладовка, лампочка, где в субботу иль в воскресенье
я печатала фотокарточки,
в красном свете, забыв о времени.
Уплывали мечты за прочерки, рассыпались в цветное крошево,
мы же, дети пропавших лётчиков, знали что-то намного большее,
будто в нас где-то там поверили и наполнили чем-то доверху,
будто падая с ветки дерева, всё равно мы взмывали к облаку.
Поцарапанные и грязные, мы ползли по оврагам первыми,
мы, естественно, были «красными», никому не хотелось в белые,
и орали, но нет, не плакали, больно падая с битых великов,
а ещё воровали яблоки из окрестных садов и ели их.
Вырастала шпана дворовая, уходила в другие плоскости,
и искала чего-то нового,
но не в небе и не на полюсе,
только где-то осталась всё-таки эта память за тенью плотною —
у Андрюхи была «будёновка»…
Негде взять было шлемы лётные.
Мир вокруг то стонал, то морщился,
врал с трибун, планы знал заранее,
ну, а мы были дети лётчиков,
мы готовились к испытаниям,
и когда в небе гул и выхватит взгляд одну лишь полоску яркую —
это лётчики-истребители
вылетают
спасать
полярников.