БАЛЛАДА О ЦАРСКОЙ ШУТКЕ

Когда в пустыне весна цветет,
Караваны идут сквозь Хайберский проход.
Верблюды худы, но корзины тучны,
Вьюки переполнены, пусты мошны,
Засыпаны снегом, долгие дни
Спускаются с Севера в город они.

Была бирюзовой и хрупкой тьма,
Караван отдыхал у подножья холма
Над кухней стоял синеватый дымок,
И о гвозди палатки стучал молоток,
И косматые кони кое-где
Тянули веревки свои к еде,
И верблюды, глухой издавая звук,
Растянулись на четверть мили на Юг,
И персидские кошки сквозь сизый мрак
Фыркали злобно с тюков на собак,
Торопили обед то там, то тут,
И мерцали огни у форта Джемруд.
И несся на крыльях ночных ветров
Запах верблюдов, курений, ковров,
Дым, голоса и звук копыт,
Говоря, что Хайберский торг не спит.
Громко кипел мясной котел.
Отточили ножи — и я пришел
К погонщику мулов Магбуб-Али,
Который уздечки чинил вдали
И полон был сплетен со всей земли.
Добрый Магбуб-Али говорит:
«Лучше беседа, когда ты сыт».
Опустили мы руки, как мудрецы,
В коричневый соус из жирной овцы,
И тот, кто не ел из того котла,
Не умеет добра отличить от зла.

Мы сняли с бород бараний жир,
Легли на ковры, и наполнил нас мир,
На Север скользил разговор и на Юг,
И дым ему вслед посылал чубук.

Великие вещи, все, как одна:
Женщины, Лошади, Власть и Война.
О войне мы сказали немало слов,
Я слышал вести с русских постов:
Наточенный меч, а речи что мед,
Часовой в шинели средь тихих болот.
И Магбуб-Али глаза опустил,
Как тот, кто намерен басни плести,
И молвил: «О русских что скажешь, друг?
Когда ночь идет, все серо вокруг.
Но мы ждем, чтобы сумрак ночи исчез
В утреннем зареве алых небес.
Прилично ли, мудро ли, так повторю,
О врагах Царя говорить Царю?
Мы знаем, что скрыли Небо и Ад,
Но в душу Царя не проникнет взгляд.
Незваного друга проклял бог,
Вали Дад подтвердить бы это мог».

Был отец его щедр на слова и дела,
Кудахчущей курицей мать была,
И младенец рос среди стариков
И наследовал горе несчетных слов
И с ним безумье, — и вот дерзнул
Ждать, что его почтит Кабул.
Побывал далеко честолюбец тот,
На границе, где серых шинелей взвод.

Я тоже там был, но я счастлив,
Ничего не видал, молчал — и жив.
Как дыханье, ловил он молвы полет,
Что «этот знает», что «молвил тот»,
Басни, что мчались из уст к устам,
О серых шинелях, идущих к нам,
Я слышал тоже, но эта молва
Исчезает весной, как сухая трава.

Богом забыт, нетерпеньем объят,
Обратно в столицу скакал Вали Дад,
В полный Дурбар, где был весь двор,
И с Вождем Войны Царь вел разговор.
Густую толпу растолкал он плечом
И, о чем слыхал, рассказал о том.
Красный Вождь улыбнулся — ни дать ни взять
Так на лепет сына смеется мать,
Но тот, кто б смеялся, смеялся зря
Перед темным, как смерть, лицом Царя.
Нехорошо, придя в Дурбар,
Голосить о войне, как будто пожар.
К цветущей айве на старый вал
Его он отвел и там сказал
«Будут хвалить тебя вновь и вновь,
Доколе за сталью следует кровь
Русский идет с войной впереди.
Ты осторожен. Так ты и жди!
Смотри, чтоб на дереве ты не заснул,
Будет недолгим твой караул.
Русский идет, говоришь ты, на нас.
Будет, наверно, он здесь через час.
Жди, карауль! А завидишь гостей,
Громче зови моих людей».

Прилично ли, мудро ли, так повторю,
О его врагах говорить Царю?
Стража, чтоб он не сбежал, стерегла,
Двадцать штыков — вокруг ствола.
И сыпался цвет, как снежинки, бел,
Когда, содрогаясь, он вниз глядел.
И волею бога — велик он один! -
Семь дней над судьбою он был господин.
Потом обезумел; со слов людей,
Он прыгал медведем среди ветвей,
И ленивцем потом, и сорвался вниз,
И, стеная, летучей мышью повис.
Развязалась веревка вокруг руки,
Он упал, и поймали его штыки.
Прилично ли, мудро ли, так повторю,
О врагах Царя говорить Царю?
Мы знаем, что скрыли Небо и Ад,
Но в душу Царя не проникнет взгляд.
Кто слышал о серых шинелях, друг?
Когда ночь идет, все серо вокруг.
Великие вещи, две, как одна:
Во-первых — Любовь, во-вторых — Война,
Но конец Войны затерялся в крови —
Мое сердце, давай говорить о Любви!

Вроде всё ясно — экзотический царь, измывающийся над недалёким, но преданным подданым, его жестокая шутка, от которой сошёл с ума и погиб виновный лишь в честолюбии и желании отличиться, притча об опасностях близости к владыкам, а в завершение — лирический переход к Любви.

Но всё ли так просто? Царь — не условный «повелитель». Вполне конкретный
His Royal Highness Abdur Rahman, Amir of Afghanistan, G.C.S.I., and
trusted ally of Her Imperial Majesty the Queen of England and Empress of
India, is a gentleman for whom all right-thinking people should have a
profound regard
И «Красный вождь» — не фантастический персонаж, а главком армии эмира Gholam Hyder, the Commander-in-chief of the Afghan army
И обстановка вполне реальная.

А что нереально совершенно — автор стихотворения, англичанин вне всякого сомнения, вдруг приходит в грязный караван-сарай, беседует с туземцем, да не с начальником каравана, богатым купцом или муллой, а с погонщиком мулов. У него, англичанина, борода (не привязная ли?), об которую он вытирает бараний жир. Подвиг этнографа, фанатика науки, или…

Погонщика зовут Махбуб-Али, и это имя нам известно из другой книги Киплинга, из романа «Ким». Но там он — не бедный погонщик, он сам снаряжает караваны. Как он так возвысился всего за два десятилетия? Везение? Или щедрая оплата за службу? В «Киме» он не только купец, он английский агент, работающий по Афганистану, глава разведсети (и, похоже, по «великим северным пустыням» тоже; с ними, со степями Казахстана и Сибири, видимо, он знаком не понаслышке). Авантюрист, он служит не за деньги, но отнюдь не отказывается от платы, а она щедрая. Кажется, начало его карьеры описано как раз в этом стихотворении, он агент-связник, прибывший с докладом о (неудачной) операции. А англичанин — его куратор, переодетый для конспирации.

Афганистан сам по себе не представляет ценности. Но он — буфер. Преграждающий англичанам путь в русскую Среднюю Азию, а русским в Индию. Англичане уже пробовали занять его силой, получив стратегическое преимущество. Но три войны (к описанному моменту лишь две) к успеху не привели. В однодневном сражении британцы потеряли убитыми втрое больше, чем Советская Армия за десятилетие неудачной кампании… Прямое действие оказывается неэффективным.

Ну что ж. «Стратегия непрямых действий» это английское изобретение. Эмир пусть сам сразится с русскими. И тогда англичане придут и займут стратегические плоскогорья не как враги, а как друзья и старшие союзники. Но эмир вовсе не склонен умирать ради англичан. И тут появляется Вали Дад, платный ли агент, или его разыграли втёмную, но он прибывает с докладом о (мнимой) русской интервенции. Момент доклада выбран тщательно — Дурбар, парадный приём. Эмир обязан принять меры, либо в союзе с англичанами обороняться от русских, либо готовиться сдаваться русским (а на этот случай, несомненно, у англичан запасён честолюбивый претендент, готовый сыграть на падении авторитета эмира, «не защищающего страну»). Игнорировать, скрыть невозможно — на Дурбаре высшие сановники, муллы, послы держав. И эмир сводит дело к шутке, острой, как штыки его гвардии — вестнику предоставлена высокая честь: первым доложить о появлении врага. Если он прав в том, что враг уже идёт, то ждать ему недолго, полчаса, не более. А внизу почётная стража, со штыками, примкнутыми к винтовкам. Вместо получаса — семь дней на ветках дерева, вместо обещанной чести — безумие и смерть. Но эмир вправе был видеть в нём платного агента, и даже если его, Вали Дада, использовали без его ведома — его смерть сберегла сотни жизней подданых эмира.

Английская операция сорвана. Но исполнители её не смирились.
«Когда ночь идет, все серо вокруг.
Но мы ждем, чтобы сумрак ночи исчез
В утреннем зареве алых небес.»
Поэтический народ — так элегантно противопоставить серые русские шинели и красный британский мундир, так тонко заявить о своей уверенности в окончательном успехе. С Войной не вышло —
«Мое сердце, давай говорить о Любви!», хотя неясно, будут ли действовать на эмира через его жён, или через детей, от них рождённых. Ясно лишь изменение методов.

Похоже, Махбуб-Али не просто передаёт известия. Он, пожалуй, уже имеет известное положение в британской разведсети. Может быть, он излагает новый план, и сам будет его осуществлять — «Когда мне было пятнадцать лет, я убил человека и зачал человека» — отчаянный храбрец и красавец, что ему стоит соблазнить эмирскую жену и сделать её проводником английского влияния? Впрочем, удалось ли это ему? Мы знаем, что нет. Афганистан так и продолжил балансировать меж двух Империй (хотя с женой — пожалуй, и вышло…). Но, как бы ни сложилось дело, Махбуб получил вознаграждение, и стал сам владельцем караваном — оставшись английским шпионом, авантюристом и игроком Большой Игры.