Подумал вдруг, что чем старше становится человек, тем к сожалению, меньше остается у него иллюзий, надежд, и жизненные планы все упрощаются и упрощаются, становятся, если хотите, более примитивными, и занимают они человека намного меньше, чем те мечтания, что будоражат в юности.

Не то ведь история — дама хитрая, она любит повторы сюжетов, существует даже закон парности случаев, который с точки зрения науки доказывает, насколько бывает изворотлива и лукава госпожа история. Как, впрочем, и люди, игравшие на боевых трубах и определявшие ход событий.

Россия устала от войны: не было семей, которых не зацепила бы подлая гражданская бойня — в каждом доме она обязательно кого-нибудь унесла, смяла, спалила в огне. Люди изнемогали от войны. Это понимал и Махно, и надо было бы опустить оружие, но у него не было выбора: его, как зайца, гоняли по Малороссии красногвардейские отряды, это понимал и Ленин, у которого также не было выбора: Махно следовало уничтожить во что бы то ни стало. Ленин объявил амнистию, слова об этом прозвучали и в Киеве с трибуны V Всеукраинского съезда Советов. Там во весь голос было заявлено об «амнистии — прощении бандитам, которые добровольно явятся в органы советской власти до пятнадцатого апреля 1921 года». Потом срок этот был продлен до пятнадцатого мая, затем — еще. Амнистии эти здорово работали против Махно.

Да, коты северные похожи именно на тумбочки. Либо на табуретки. У них нет каких-либо выступающих «деталей» — все заподлицо, все прикрыто шерстью — нет ни хвостов, ни ушей, ни усов. Все это отморожено. Только лапы, шерсть да посверкивающие яростным желтым светом глаза, схожие с корабельными прожекторами. Если стая собак неожиданно встречается с таким котом на улице, она вежливо уступает дорогу.

Буденный оглянулся. В конце длинной улицы появились конники. Это были махновцы. — Быстрее! — выкрикнул Буденный раздраженно. — Еще не хватало угодить в руки этим басурманам! — Усы у него распушились, задергались. Командарм был человеком храбрости великой, погибнуть в бою не боялся, в сторону костлявой старухи с косой лишь брезгливо поплевывал, а вот попасть в плен боялся. Боялся не потому, что в ста случаях из ста там его ждала мучительная смерть, — боялся позора.