* Я искал в пиджаке монету,
нищим дать,
чтоб они не хромали.

Вечер,
нежно-сиреневый цветом,
оказался в моем кармане.

Вынул,
нищие только пялятся,
но поодаль,
у будки с пивом,
застеснявшись вдруг,
пыльные пьяницы
стали чистить друг другу спины.
Рыжий даже хотел побриться,
только черный ему отсоветовал.

И остановилось поблизости
уходившее было лето.
Будто тот,
кто все время бражничал,
вспомнил вдруг об отце и матери.
Было даже немного празднично,
если
приглядеться внимательней.
1956

* * * В глухом
заброшенном селе
меж туч увидели сиянье.
Никто не думал на земле,
что прилетели марсиане.
Они спросили, сев на поле:
— А далеко ли до земли?
Крестьяне, окружив толпою,
в милицию их повели.
Худых и несколько обросших.
В рубахах радужной расцветки.
Ведь это, может быть, заброшены
агенты чьей-нибудь разведки.

Идут, приглядываясь к лицам.
Не ждут ли встретить земляков?

Нашли начальника милиции.
/Он был не слишком далеко./
Допрос вели на трех наречиях:
мордовском,
русском
и на коми.
Не ведая, что опрометчиво
нарушили страны законы,
ломали марсиане головы.

Но было всем одно понятно:
что прилетевшие
веселые
и неопасные ребята.
1958

* * * «Дому становится худо…» Н. Асеев

Дом считал,
что он стоит без дела.
И каштан в лицо ему стегал,
И проклятие над ним висело:
жили в доме три холостяка.
Комнат никогда не убирали,
не чинили стульев, и уже
крысы понемногу умирали,
в мусоре увязнув до ушей.
Никогда не вытирались рамы.
Первый тщетно писем ждал в передней.
Он любил, как любят люди раны:
прятал днем,
а по ночам бередил.
И к его прислушиваясь вою,
жил второй,
свистел и напевал.
Он любил, как любят люди —
вволю,
дома никогда не ночевал.

Вызнав,
что
у поездов скрежещет,
третий
суп варил.

На кухне мох.
Он любил машины,
а у женщин
грудь от бедер отличить не мог.
И протягивая к людям зелень,
дом просил кому-нибудь сказать,
пусть их
к чорту переселят,
и устроят в доме детский сад.