Что ж ты, прошлое, жаждешь казаться
румяным, завидным et cetera,
чем-то вроде клубка, из пушистейших ниточек времени
свитого…
А она выходила из дома напротив
выгуливать сеттера,
и кокетливо ветер
касался ее новомодного свитера.
Затихали бессильно
аккорды тревожного птичьего клёкота —
второпях отходили отряды пернатых
на юг, к Малороссии.
А девчонка по лужам неслась, аки по суху —
тонкая, лёгкая,
совместив территорию памяти
и
территорию осени.
Сентябрило.
И время подсчета цыплят наступало, наверное.
И была, что ни день,
эта осень то нежной, то грозною — всякою…
Шли повторно «Семнадцать мгновений весны»,
но до города Берна я
мог добраться быстрей и верней,
чем до этой девчонки с собакою.

И дышала душа невпопад, без резона,
предчувствием Нового,
и сердчишко стучало в груди
с частотою бессмысленно-бойкою…
А вокруг жили люди, ходили трамваи.
Из врат продуктового
отоваренно пёр гегемон,
не гнушаясь беседой с прослойкою.

Занавеска железная…
Серое.
Серое.
Серое.
Красное.
Кто-то жил по простому наитию,
кто-то — серьезно уверовав…
Над хрущевской жилою коробкой
болталась удавка «Да здравствует…»,
а над ней — небеса
с чуть заметно другими оттенками серого.
А вокруг жили люди —
вздыхая, смеясь, улыбаясь и охая,
освещая свое бытие
то молитвой, то свадьбой, то дракою…
Но в 16 — плевать,
совершенно плевать, что там станет с эпохою,
лишь неслась бы по лужам,
по мокнущим листьям
девчонка с собакою.