И хором твердили: не связывайся, не трожь.
Он странный, Учитель. Он холоден. Не похож.
Пусть катится в Кариот свой, забудет обратный путь.
Да, папа — он мне не верил. Но именно в этом суть.
И хором скулили: мы верные псы, а этот — отдаст за грош.
Да, папа, он отвратителен, но именно тем хорош.
Мы стояли тогда у Виффагии, я велел им добыть мне скот.
Все рванули к воротам. Он — замер.
— Иуда Искариот!
И хором галдели: Иуда, не стыдно? Вернулся мессия, наш Бог, пророк,
приведи двух ослов, расскажи народу, пусть бросают одежды, срывают дрок!
Он стоял и смотрел своим острым глазом.
Говорили потом, что в глазах — наждак.
И ответил, когда все ушли,
не сразу:
— Учитель, вернуться без шоу — никак?
И хором шептали, не знали, злились — он вызвал массовый интерес.
Да, папа, он темный, тяжёлый, страшный — не все мы созданы для небес.
Я ему показал как-то старый фокус — кувшин воды превратил в вино.
Он сказал нерешительно, щурясь, морщась:
— Законы физики. Всё равно.
Да, папа.
Папа, в нём было что-то, чего боялся я и молчал.
Основа жанра: любому Богу — найти хорошего палача.
Как стать героем, когда всё ровно, когда все преданы, как щенки?
И он был лучшим из всех подобных. Из всех, кто делает вопреки.
Я висел там, папа, и долго думал: какой театр — толпа, кресты.
И всё для того, чтобы кто-то спутал, запечатлев это на листы.
И пишут: продал, предатель, изверг, пытать, повесить, рубить мечом.
Кто без Иуды я, папа?
Папа,
и вся история —
ни о чём.