…Я содрогнулась. Выцветшие, совершенно невинные круглые глаза — они выпивали жизнь, высасывали энергию… Вытягивали из глаз напротив все силы, до последней капли. Полученных сил никогда не будет достаточно, для того чтобы насытиться. В черной дыре под названьем старость они все пропадают бесследно.

— Вот расческа. — Сергей незаметно для старушки взял поводок и спрятал за спину, а в старческую руку положил деревянный гребень.

— Неужели, Господи… Мой мальчик, ты не врешь?!

— Нет, бабуль, я говорю правду.

В течение всей этой сцены он ни разу не взглянул на меня. Я тихонько сидела, вжавшись в диван, и старалась слиться с обстановкой. Мало ли, может, и меня начнут подозревать в смерти собаки. Мое лицо, скорее всего, выражало ужас.

Дальнейшее знакомство с его бабушкой прошло сумбурно. Она то принимала меня за других людей: своих бывших подруг или одноклассниц ее дочери. Обращаясь, называла разными именами. То совершенно забывала, что я есть, что какая-то девица сидит с ней рядом. Сергей все больше молчал и только гасил нервные вспышки старушки, отвечал на ее абсурдные вопросы и пил чай.

Говорила бабушка, мы слушали. Постепенно она погрузилась в воспоминания, и ее речь текла и текла, бесконечно. Она рассказывала медленно, то и дело теряя нить воспоминаний, перескакивала через десятки лет. Вспоминала, казалось, такие мелочи, которые и подавно помнить не должна была.

Ей было восемьдесят три года, она пережила войну и концлагерь, родила и вырастила двоих детей, воспитала внука. А сейчас не хотела жить жизнью, где она немощная старуха. Она и не жила, уходила из реальности в свое более приятное прошлое. Веселое, молодое, даже героическое.

Я разглядывала Сергея и строила догадки. Пыталась смотреть незаметно то из-за края чашки с чаем, то из-под челки, то из-под ладони, которой вроде как чешу нервно зудящую бровь.

Он сидел напротив меня, откинувшись на спинку стула. Серьезный и напряженный. С лохматыми каштановыми волосами, ровными дугами бровей и впалыми, заросшими щетиной щеками. Интересно, он не получает высшее образование? Хотя глупости. Если он столько вкалывает, когда ему учиться? Между сменами?

Наши взгляды встретились над столом. И хоть стол большой и круглый, но в это мгновение показалось, что он стал не шире барной стойки. Серые глаза завораживали и не отпускали. Серые глаза такие уставшие… Но под толстым слоем льда, на самом дне, мне чудится настоящая сила, тяга к жизни. И доброта.

Сергей медленно опустил веки и вдруг легко улыбнулся.

— И он так просто предложение мне сделал, говорит: «Оставайся здесь, Вера, ни в чем нуждаться не будешь!» Но я думаю, как же так… Он немец, враг, мы против них воевали! Как я не вернусь на родину? И пусть он хорошенький был и на русском говорил. Персики мне носил, когда еды вообще не было…

Прислушалась к сбивчивому рассказу бабули и тоже улыбнулась.

— Пора спать. Давай я тебя отведу. — Сергей стал отодвигать от нее чашку с блюдцем, чтобы не опрокинула их с краю.

— Да, поздно уже. Засиделась я с вами, ребятки, — она первая поднялась и, пока Сергей не успел ее остановить, прошла в прихожую к входной двери.

— Бабуль, спальня в другой стороне.

— Так я к себе пойду, а вы отдыхайте, молодежь! — Она хитро подмигнула. Вернее, попыталась, на самом деле зажмурила оба глаза.

— Пойдем, бабуль, у тебя своя комната.

Они прошли в спальню бабушки Веры, а я стала убирать со стола. Старые и очень красивые чашки с нарисованными гроздьями красно-оранжевой рябины, такие же блюдца. Тонкий фарфор, золотая каемка по краю.

Стряхнула со скатерти крошки от приготовленных Сергеем бутербродов с сыром. А чай мы пили черный, терпкий, заваренный в толстом заварнике с длинным носом, обколотом на кончике. По-домашнему, уютно… Даже черная дыра, казалось, отступила и перестала высасывать энергию.

Я хотела как-то помочь Сергею. Вломилась в его жизнь, как неуклюжий, толстокожий слон. Конечно, он сам меня привел, спас, чаем напоил с бутербродами и вареньем. Познакомил со своей бабушкой… Я не ошиблась в нем. Тогда, сидя на грязном полу вокзала, я в отчаянии попросила небо. И, кажется, оно в точности выполнило мою просьбу?

Когда он зашел на кухню, я домывала чашки. Было еще не очень позднее время, но у нас обоих уже закрывались глаза. Сергей присел на стул и потер ладонями лицо.

— Спасибо, — услышала его тихий голос. — Ей было хорошо сегодня вечером… И мне тоже.

— Ты еще и благодаришь? — После такого «интима», как беседа с бабушкой и мытье посуды, уже не могла ему выкать. — Если бы не ты, я ночевала бы на улице, голодная.

— Не напоминай. Как можно быть такой…

— Глупой.

— Беспечной. Ты не представляешь, что могло с тобой произойти ночью на улице. И так просто пошла со мной, а если бы я сволочью оказался?

Странное ощущение. Мы не разговаривали в течение вечера, вдвоем слушали вполуха бабушку Веру, думали свои думы, иногда задерживая взгляд друг на друге. Но это каким-то образом сблизило. Сейчас мы чувствовали себя полностью свойскими людьми, знающими друг о друге самое главное.

Бабушки, хоть и неадекватные, сближают. Бабушки, неприятности и чай с вареньем.

— Она всегда такая? Что с ней?

— Старость.

— Она болеет?

— Анекдот. Бабушка спрашивает у внучки: «Внученька, как звали того немца, от которого я без ума?» — «Альцгеймер, бабушка»

Я осторожно хмыкнула.

— Вы с бабушкой Верой одни?

— Родители за границей. Душещипательных историй рассказывать не буду. По-моему, их было на сегодня достаточно.

Я не стала расспрашивать дальше. Просто подошла вплотную и не смогла удержаться, запустила пальцы в его волосы, торчащие в разные стороны. Он дернулся, но не отстранился. А мне хотелось погладить его по голове, как маленького. Что я и сделала. Если нельзя плакать и жалеть, помочь чем-то большим, чем выслушивание бабушкиных воспоминаний и мытье посуды, то хотя бы прикосновениями выразить нежность. Я им восхищалась.

Он же себя презирал. Наслаждался ее поглаживанием, и словно кислота жгла внутренности. Не смог остановить себя, не удержался оттого, чтобы провести с ней еще какое-то время. Привел в свой дурдом. Мог просто дать денег и помочь найти какой-нибудь отель поприличнее. Но не смог оставить одну. И вовсе не потому, что являлся все-таки благородным рыцарем, абсолютно не поэтому. Просто устал от собственной серости и от серости вокруг. От жизни… без нее. Без такой вот Даши.

Заставил себя подняться и скинуть ее ладонь. Быстро вышел из кухни. Чистой воды бегство.

В молчании разобрал диван в гостиной, постелил новое белье. Еле его нашел, неиспользованное и целое. Все остальное было серое и дырявое от стирки и старости. С бабулей приходилось стирать часто.

Даша пыталась помогать, но больше мешала. Постоянно натыкался на нее, задевал руками. Точно лукавый издевается.

Как она разглядывала его за столом — осторожно, таясь, с интересом и даже (за что ему это?) с искренним восхищением. Видеть и чувствовать эту девушку так близко рядом с собой, но не иметь права ни дотронуться так, как хочется, ни выдать свои мысли и желания ни жестом, ни взглядом — пытка. Он не имеет права. Она не для него. Повторяет себе это уже весь вечер, но что-то не сильно помогает…