Мне не видно, что там еще осталось. И чего никак избежать нельзя.
Я не знаю, может быть, это старость, лень, расхлябанность, депресняк.
Я немного выдохся. Или много. Или очень, ОЧЕНЬ, НУ ПРЯМ ВООБЩЕ!
И теперь не грустно, не одиноко, мне НИКАК практически, мне ничем
не поправить дело, меня воротит от того, как люди кругом живут.
Мне пора уже получить по морде,
чтоб уже почувствовать что-нибудь.
Ну обиду там, или злость какую, и, возможно, что-то разбить об пол,
пожалеть о той, кто, меня целуя, почему-то думает о другом.
Проиграть все деньги. В метро спуститься и влюбиться в чей-то высокий лоб,
потерять, расплакаться и напиться, и пойти потом умирать в сугроб —
или что еще там, какой бы чушью покалечить строки, какой же, а,
мне ничто не важно, ничто не нужно, я в себе самом воспитал врага —
он сжирает счастье, любовь и память, по чуть-чуть, по капле, лишая чувств,
и порядок этот не переправить, я его практически не боюсь,
[я теперь люблю тебя лишь на четверть… а теперь на пятую часть себя,
и не помню, кто я, куда, зачем я, и не помню, кто я, зачем я… я…]
Я не знаю, может быть, это старость. И чего никак избежать нельзя.
Мне не видно, что там еще осталось — лень, расхлябанность, депресняк.
Я немного выдохся. Или ссохся. Позабыл и имя, и алфавит.
Я смотрю на фото, мы там смеемся. Я не помню, как от него болит.
Я не знаю, кто там. И речь из пауз. Каждый слог ранением ножевым.
Мне не видно, что там еще осталось.
Я уже не помню себя живым.