Статья про современную живопись
Если вы ни разу в жизни никому не задавали дурацких вопросов и уверены, что никогда этого не сделаете, то вы, наверное, химически чистый покойный классик и вам незачем читать это вступление. Но если вы живы и не клинический гений, то милости прошу. К счастью, люди почти никогда не читают предисловий. Поэтому на политкорректность я намерен плевать и прошу считать это официальным предупреждением.
1. ТРИ АРГУМЕНТА
Чтобы обидеть художника-абстракциониста, достаточно повесить его картину на стену, не глядя на подпись — у вас есть три шанса из четырех нанести ему глубокое оскорбление. Его обида при виде своей картины, висящей боком или вверх ногами, будет столь глубока именно потому, что на самом деле разницы-то никакой нету.
Искусство давным-давно разделилось на два противоположных друг другу направления. Одно направление происходит от слова ИСКУСНЫЙ, другое — от слова ИСКУССТВЕННЫЙ.
Есть искусство причудливой трудолюбивой фантазии, виртуозного исполнения, отшлифованного годами, от которого не оторвешь глаз, и есть искусство маркетинга, где без эксперта вам не определить, откуда это принесли — из мусорника или из музея. Когда произошло это разделение, математически точно определить нельзя, но приходится признать, что с появлением в искусстве «экспертов» умение рисовать стало для художника чуть ли не постыдным делом, этого скоро начнут стесняться.
Я считаю, что не зазорно говорить вслух, что вам не нравится Пабло Пикассо, Марсель Дюшан, Сай Томбли, Марк Шагал, Анри Матисс или Энди Уорхол. Позор говорить, что вам они нравятся, когда на самом деле вам это абсолютно по барабану или вообще от этого тошнит. Главным аргументом апологетов модернизма является то, что ЭТО висит в музеях, стоит миллионы и является постоянно дорожающей статуированной ценностью.
Курт Воннегут написал, что если ученый не может за пять минут объяснить пятилетнему ребенку, чем он ученый занимается, то это не ученый, а шарлатан. Я попробую за 5 минут аргументировано зародить в вас сомнение, если такового не имеется, укрепить его, если оно есть, или вызвать бурю возмущения, если вы абсолютно не поддаетесь разгипнотизированию. Попытайтесь сопоставить три аргумента.
Первый аргумент:
Один мой клиент в Нью-Йорке, купивший у меня несколько работ, показал мне свою коллекцию современного искусства. Насмотревшись вдоволь на уродливые закорючки Пикассо, инфантильные мазюки Шагала и каракули Сая Томбли, я осторожно задал ему вопрос: «Вот скажи, ты действительно получаешь удовольствие, разглядывая это?» Он рассмеялся, допил свой двойной скотч и сказал: «Я что, похож на идиота? Нет, я не чокнутый. Рассматриваю с интересом я как раз твою картину, но есть статусное удовольствие быть членом клуба коллекционеров Джаспера Джонса, например. Сказать небрежно, что купил еще шесть Шагалов и двух Пикассо. Это кайф принадлежности к преуспевающей замкнутой касте. И потом, Пикассо — это вложение, а ты пока любопытная безделушка». После 11 сентября не только он, но и несколько его знакомых оказались в тяжелом финансовом положении. И тогда я спросил его, а почему бы ему и всем его друзьям не продать с аукциона все свои коллекции и поправить дела, ведь только у него одного по скромным подсчетам на пару сотен миллионов долларов полотен «великих мастеров». На что он мне сказал: «А какой дурак все это сейчас купит? Если мы ломанемся, как бешеные кони, продавать свои картины, то мгновенно обвалим рынок, с таким трудом созданный поколениями. Лучше мы будем, как и раньше, стабильно дарить свои коллекции музеям и списывать с налогов деньги. Мой дед когда-то купил это, — он тычет мизинцем на серо-зеленые пятна в золотой раме, — за 1600 долларов. А я, подарив это музею, не заплачу налогов на 1200000 благодаря оценкам экспертов. Это такая отлаженная схема — напрячь по большому счету наших наивно-терпеливых налогоплательщиков. Количество „подарков“ давно превысило количество реальных продаж. Приобретают эту лабуду либо наивные „лопухи“, купившиеся на глубоко эшелонированную рекламу и желающие приобщиться к элите, либо профессионалы, во внутренних играх поддерживающие и накручивающие цены. Пытаются любоваться Миро, Клее, Джакометти или Муром преимущественно наивные дилетанты, профессионалы же зарабатывают деньги. Им в голову не приходит любоваться акциями „Дженерал Электрик“ или акциями Роя Лихтенштейна или Кита Херринга в виде картин. Давай объясню, очень грубо и схематично, чтобы было совсем понятно. Например, если я продаю тебе 10-фунтовый слиток золота за 10 миллионов долларов, то налоговая инспекция разделает нас обоих под орех, ибо цена на унцию этого металла определяется на торгах с точностью до 4-го знака после запятой. Потому как это очень подозрительная сделка. А если я тебе продаю „великое“ произведение искусства (себестоимостью в 10 долларов) за 10 миллионов, то заключения эксперта достаточно, чтобы налоговики умыли руки. Серьезный модернизм — это закрытый высокоорганизованный, продуманный и давно монополизированный рынок инвестирования, перемещения капитала и ухода от налогов. Романтики очень давно стояли где-то рядом и только у истоков этого бизнеса. Это как торговля бриллиантами. Компания „Де Бирс“ утверждает, что бриллианты — вечная ценность. Поговори с геологами, они объяснят тебе, что вечна только человеческая глупость, помноженная на маркетинг. Они-то знают, сколько кимберлитовых вулканических трубок на планете Земля и знают цену 1 карата бриллианта — примерно 5 долларов. Все остальное — это маркетинг. Например, у гениального Пикассо более 30 тысяч оригиналов и сотни тысяч принтов. Подумай, ну зачем раскручивать и рекламировать Веласкеса, Боттичелли, Рембрандта, Брейгеля или Босха? Не у каждого из мастеров Возрождения наберется и трех сотен картин, ими можно ну разве что любоваться, а на чем же тогда зарабатывать комиссию, если почти все 300 оригиналов мастера безвылазно торчат по коллекциям и музеям? Если оригинал Рембрандта попадает на рынок, условно говоря, 1 раз в 5 лет, а продавцов искусства пятьсот тысяч? Сеть ресторанов „МакДональдс“ зарабатывает больше, чем самый изысканный и дорогой ресторан на Пятой Авеню. Рембрандт — это изысканный ресторан, Пикассо — это „МакДональдс“. Нет никаких сомнений, что второе объективно круче первого. Модернистское искусство — это давно уже и не эстетический бунт, и не пища для духовных потребностей человека, это топливо для бизнес-машины. Это не бесполезная безделушка для любования, а сложный и хорошо отлаженный механизм для зарабатывания денег, который сопряжен с соответствующим очень серьезным законодательством многих стран. Круговая порука — эксперты, дилеры, коллекционеры и, конечно, миллионы тех, кто, не имея собственного мнения, не задумываясь, покупается на нехитрый, но профессионально точно проводимый трюк. Среди модернистов, конечно, есть и мастера. Сальвадор Дали, например, но я на полном серьезе снимаю шляпу и перед Шагалом, и перед Матиссом — они великие люди, и их полотна стали историей. Они навсегда и по праву останутся в музеях мира и частных коллекциях. Я признаю их безусловными гениями, но, конечно, согласен с тобой, что любой ребенок сможет нарисовать картину не хуже большинства из этих действительно великих людей. Им не обязательно было уметь рисовать — они и не умели. Между прочим, трусы Гитлера тоже будут стоить больших денег на аукционах, хоть и фасончик так себе и ткань не ахти какая. Кусок истории ценен сам по себе. Пикассо и Шагал всегда будут стоить денег. Они гении, со-первооткрыватели маркетинговой схемы. Их таких сотня, не больше. Но целые поколения их последователей улетят на помойку. Все как в бизнесе: хитрец, укравший миллиард, заплатит за амнистию и будет неподсуден, укравший хлебную корочку идет в тюрьму».
Второй аргумент:
Вы видели, наверное, фильм «Дело Томаса Крауна». Там учительница приводит в музей «Метрополитен» учеников и показывает картину, с которой начался импрессионизм. Детям откровенно начхать на эту уродливую мазню — сами умеют не хуже. Тогда учительница вынуждена пустить в ход последний аргумент, она говорит: «О'кей. Эта картина стоит
100 миллионов долларов». Такая цифра оправдает любое уродство, дети, восторженно открыв глаза, хором тянут: «В-а-а-а-у!!!». Не красота картины, а сумма произвела впечатление.
Третий аргумент:
Если вы читали сказку Андерсена о голом короле («Новое платье короля»), то имели возможность узнать, что убеждаемы не только идиоты, а и на всякого мудреца довольно простоты. В реальной жизни психологи провели эксперимент. Десяти людям показывали маленький круглый белый предмет и просили его описать. Девять первых человек были актерами и описывали предмет как большой, прямоугольный и черный. Десятым каждый раз был обычный человек. Он, выслушав весь этот бред, бледнел, потел, кряхтел, но когда до него доходила очередь, нес ту же околесицу, заикаясь и нервно ломая пальцы. А когда ученые спрашивали его, какого рожна он называл круглое прямоугольным, маленькое массивным, а белое черным, он отводил глаза и не мог ничего вразумительного сказать. В упомянутой сказке Андерсена два мошенника «шили» из воздуха костюм короля. Главное было заранее всех предупредить, что, мол, дураки волшебную ткань не увидят и им король покажется голым. А умные увидят новый наряд во всей красе. И вся свита, видя голый живот Его Величества, наперебой хвалила покрой, расцветку и богатство отделки нового платья короля. Суть старой сказки и реального научного эксперимента в том, что человек готов действовать вопреки здравому смыслу и собственным чувствам, лишь бы публично не прослыть дураком. Короли модернизма частенько голые и не просто голые, они старые, бородавчатые, давно не мытые, лысые, заскорузлые и ожиревшие. Вопрос времени, когда возглас мальчика из толпы: «А король-то голый!» сдетонирует бомбу. И все ваши утверждения о том, что Земля не может быть круглой (потому как все «эксперты» единогласно считают ее плоской), надоели не только мне, они надоели и Христофору Колумбу, и Галилео Галилею, и Джорджу Соросу, которому тоже говорили, что «один наглый янки» никогда не уронит такой колосс, как английский фунт.
Спросите у ребенка, почему он не смог нарисовать домики прямыми линиями, человека — похожего на человека, а деревья — так, как ему самому хотелось бы. Он честно ответит: «Я не умею». Взрослый жулик на его месте соврет вам в глаза: «Я так вижу».
Ну так как, вам еще нравятся «отточенные, тонкие, мастерски выполненные, глубоко философские» полотна знаменитостей, неотличимые от детских рисунков? Если вам не жалко еще трех минут, то я вам расскажу, как мы дошли до такой жизни.
2. ОЧЕНЬ КРАТКАЯ, НО ПОЧТИ ПОЛНАЯ ИСТОРИЯ ТОГО, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТОИТ ДОРОГО, НО ЛУЧШЕ ОТ ЭТОГО НЕ СТАНОВИТСЯ
Когда люди еще жили в пещерах, они изо всех сил старались рисовать покрасивее. Художники античности практически достигли совершенства в исполнительском искусстве. Именно у них подхватили эстафету мастера Возрождения. Собственно, девятнадцать веков нашего времени все старались рисовать красиво. Искусство исполнительское дошло до высшей точки и было довольно приятной и красивой вещью, пока в конце XIX века не обнаружилась великолепная новая струя хулиганствующих и поначалу даже симпатичных бунтарей, а в начале XX века не появилась туча экспертов, для которых стало совершенно неприемлемо, когда зритель сам решает, что ему нравится. Если Библия не врет, то именно благодаря «экспертам» распяли Христа, впрочем «эксперты» отправили на костер и Джордано Бруно, так что в последовательности им не откажешь. На содержании у американского правительства были тысячи экспертов-советологов, НИ ОДИН не предсказывал развала СССР, пока тот не развалился. В общем, своя голова на плечах — самое дорогое, если люди массово начнут ею пользоваться, то целая свора «экспертов» будет вынуждена искать работу. Некоторым «экспертам» необходимо такое искусство, когда зритель, глядя на картину, не понимает ни фига, и ему с помощью астрологическо-хиромантно-искусствоведческой терминологии объясняют, что все это значит и как это новое платье короля престижно. Высокое искусство может быть и уродливым, и скучным, может вообще искусством не быть, но главное — оно должно приносить доход дилеру. Если вложить миллиарды в раскрутку бессмысленных каракулей и вбивать в головы, что это круче Тициана и, мол, только жалким тупицам это не ясно, то лишь самые психологически стойкие, коих меньшинство, — в это не поверят. По мнению дилеров, экспертов и кураторов модернизма, низкое искусство там, где они не нужны. Там, где без них с успехом обходятся. А высокое — это именно то, где без них ну просто не обойтись. Это бизнес, построенный на их личной заинтересованности, и ни о какой объективности оценки речь не идет. Импрессионисты, породившие модернизм, восстали против механистичного конвейера салона, но с ними случилось то же, что впоследствии с рок-н-роллом, когда тот попал в лапы звукозаписывающих компаний. На бунтарях начинают делать большой бизнес. Модернисты искренне хотели изменить выхолощенный, высокомерный, надоевший, псевдохудожественный, с их точки зрения, мир конфетного салона. Вместо конфетки, которую требовали буржуи, бунтари с гордо поднятой головой рисовали, условно говоря, какашку. Что изменилось в конечном итоге? Теперь буржуи требуют не конфетку, а какашку — инсталляции, концепции, перфомансы и пр. И теперь «модернисты» за пояс заткнут по коммерческим навыкам любой салон конца позапрошлого века, на бунте против которого они изначально и появились. Основа модернизма — контрастирование с немодернизмом, низвержение прежних идеалов. Модернизм в значительной степени базируется на отрицании того, что было до него. Если убрать домодернистское искусство, то модернизм самостоятельно существовать не сможет. Образно говоря, тысячелетиями художники создавали некие изысканные блюда, которыми зрители любовались; появились модернисты и вместо создания блюд занялись физиологическим перевариванием созданного до них. В результате переваривания, как известно, получается то, чему место в канализации и что, за редким исключением, подается модернистами как невиданное доселе блюдо. Подобный деликатес, а именно навоз (слоновий) выставили пару лет назад в Бруклинском музее, против чего активно возражал тогдашний мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани, посчитав портрет Девы Марии из дерьма недостойным того, чтобы тратить деньги налогоплательщиков на раскрутку имени дерьмотворца, а впоследствии позволить всучить тем же налогоплательщикам дерьмо в виде подарка музею и с помощью этой манипуляции еще и не заплатить налоги. Модернизм питается искусством и, переварив его, выдает на-гора то, чем питается уже пост-модернизм, пост-пост-модернизм питается таким образом навозом во втором поколении и сам же представляет из себя навоз в третьем поколении. Искренне и от всей души желаю приятного аппетита тем, кто собирается переварить всю эту прелесть для создания своего художественного продукта.
Но для того чтобы заставить обывателя навозом восторгаться, обязательно нужны эксперты. Искусству всегда мешали «эксперты» и «кураторы» — застегнутые на все пуговицы солдаты системы, определяющие рамки дозволенного. Его развивали и двигали вперед только те, кто с такими «специалистами» сражался. «Высокое искусство» когда-то было издевательством над вкусами буржуазии. Но что делать, если буржуазия вдруг адаптировала все это под себя, диверсифицировала, статуировала, приклеила ценник и выпустила на рынок? Модернизм давно сам стал синонимом конформизма. Все «измы» в искусстве дошли до своей наивысшей точки, которая называется «маркетинизм» («маркретинизм» звучит еще лучше). Как только возникает ТЕЧЕНИЕ — умирает камерность, исчезают индивидуальность и свежесть.
3. САМЫЙ ДУРАЦКИЙ ВОПРОС
Больше всего я не люблю вопросы типа «как называется ваш стиль?» или «в каком направлении вы работаете?» Не проблема придумать некий псевдонаучный термин а-ля «нарративный дискриптивизм» или «антиконцептуальный внемодернизм», но кому и зачем это нужно? Замороченных зрителей научили задавать вопрос: «А какое это течение?» Да, блин, никакое! Какая вам разница, если есть всего один человек на свете, который определяет, что тебе нравится и что не нравится, что для тебя хорошо и приятно, а что неприемлемо и позорно, и ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ТЫ САМ! Я считаю, что для умственно полноценных зрителей самое важное — это их личное восприятие, а не мое, не искусствоведа, не куратора, не журналиста или соседа. Вы сами в состоянии иметь собственное мнение, и оно единственно верное для вас. Если человеку для того, чтобы узнать, что лично ему нравится (от чего он «прется», «тащится» и что его «втыкает»), нужен совет специалиста, то он больной.
Когда я стал студентом, то перестал рисовать свои «детские» картинки, где карты сказочных островов и собственные вымышленные персонажи переплетались с героями прочитанных книг. Я гордо начал учиться рисовать академически правильно. И вот как-то раз ко мне приехал в гости мой друг детства Игорь Судак. Он естественно поинтересовался, а чем я теперь занимаюсь. Тут я радостно вывалил целую кучу портретно-пейзажно-натюрмортно-постановочной рутины, испытывая законную гордость при виде очевидного, на мой взгляд, прогресса. «Ну это понятно, — сказал Игорь. — А для себя ты что рисуешь?» И тогда я понял, что вся эта школа рисования гипсовых голов, парафиновых яблок и обнаженных тел на фоне казенных драпировок — это просто способ приобрести навыки рисовать профессионально. А что именно рисовать, приобретя умение, это мое глубоко личное дело. Ведь я хочу изображать свое собственное, а не то, что принято, или то, что кому-то представляется правильным.
Художник учится рисовать постановки и все остальное, чтобы вернуться на более высоком эстетическом и исполнительском уровне к тому, что хотелось рисовать еще до того, как он стал заниматься академической штудией. Очень важно не потерять детское чувство восторженного замирания перед белым листом бумаги. Но в процессе обучения многие забывают, зачем они пошли учиться. Как взрослые забывают, что когда-то были детьми. Когда надоедает все, включая разнообразие, то самое оригинальное — это быть самим собой.
В своей предыдущей книге «Баланс противоречий» я вспоминал историю об одном раввине, которого звали Дзуси. Он говорил: «Когда я умру, Бог не спросит меня, почему я не был Аристотелем, он спросит, почему я не был Дзуси». Я хочу быть собой и считаю, что подобное стремление — самое главное для каждого человека, в том числе и для художника. Уинстон Черчилль умел неплохо рисовать и сказал однажды, что первый миллион лет в раю посвятит живописи. Знаете, почему эту фразу сказал не Марк Шагал? Он просто не умел рисовать так хорошо, как Черчилль. Уметь рисовать — это такое удовольствие, что даже среди модернистов есть те, кто не удержался и научился это делать хорошо.
Я не люблю многое из модернизма. А именно все то, где навыков рисования не наблюдается. Я не люблю это по той же причине, по которой врачи и ученые не любят хиромантов, астрологов и прочих жуликов. Есть граница, разделяющая два разных бизнеса: искусство рисования и искусство маркетинга. Убежден, что скоро владеющие искусством вождения, мытья посуды, подметания улицы тоже провозгласят себя художниками. Представьте себе художника-сантехника, уверяющего, что он занят исключительно некоммерческими проектами. Это, конечно, его право, но я все равно считаю, что художник от нехудожника отличается умением рисовать, хирург от нехирурга отличается знаниями и умением оперировать, математик почему-то не может не знать цифр и таблицы умножения, оправдывая это тем, что он занят математикой в концептуальном смысле. Музыканта, не умеющего играть на своем инструменте и лишенного слуха, не должны спасать уверения его менеджера, что это высоко концептуальный подход. Я не хочу пожинать плоды оголтелой политкорректности, потому что, как известно, и она пройдет. После длинного в моду обязательно войдет короткое, и за художественной модой не уметь рисовать опять наступит мода уметь. Маятник является моделью такого понятия, как мода.
Хиромантия, концептуализм и астрология — суть жульничество на коммерческой основе. Живи сейчас Марк Твен, он бы вдоволь поиздевался над племенем концептуалистов и их ценителями. Модернизм начинался как пикантный сыр с плесенью, где вкрапления гнили подчеркивали вкус сыра. Но сыр довольно быстро исчез, и осталась одна плесень. То, что в это верят миллионы, для меня не аргумент. Если эти миллионы займутся каннибализмом, фашизмом, впадут в религиозный транс, поверят в правоту марксизма или красоту концептуализма, я вовсе не обязан с ними соглашаться.
Слушаться «экспертов» в искусстве может только тот, кто не уверен в себе. Разве вы обращаетесь к экспертам, выбирая любимое блюдо, убеждения, увлечения, друзей или жену? Так сложилось исторически, что часть буржуазии подсознательно не верит, что она равна аристократии. Есть гениальная до простоты игра, которая в метафорически-преувеличенно-карикатурном виде выглядит так.
Представьте себе колченогого, вечно потного, дурно пахнущего, лысого, суетливого, толстого карлика с постоянно бегающими глазами (какая роль для Дени де Вито!), заработавшего много-много денег, но оставшегося посмешищем даже в глазах собственного лакея. Этакое закомплексованное ничтожество, купившее графский титул, которое ничем не выделяется, кроме уродства и деловой хватки. И вот это вечное посмешище с комплексом неполноценности большим, чем собственный гиганский капитал, начинает коллекционировать картины. Он зовет в гости равных по финансовому статусу аристократов, тех, перед кем он собственно и комплексует. «Я купил удивительное полотно, прекрасное и утонченное, шедевр шедевров. И, кстати, дешево взял, всего за 2 миллиона с четвертью. Даром, можно сказать. Ну просто подарок судьбы», — с придыханием вещает он. И заинтригованным гостям демонстрируется хорошо потраченная молью холстина, на которой небрежно накарябаны геометрические фигуры в грязных потеках. Под изумленные взгляды гостей несется вся эта пурга, придуманная «экспертами», насчет новаторских идей, утонченного колорита, исполнительского мастерства и виртуозной композиции. Поскольку пришедшие морально не готовы к столь наглой, напористой и безапелляционной лжи, они, недоуменно переглядываясь и не желая обидеть хозяина, политкорректно мыча, кивают. Вот тут торжествующий деляга говорит: «Ну я рад, что вы все такие же, как и я, тонкие понимающие ценители, ибо лишь грубые, тупые, лишенные чувства прекрасного мизерабли не смогут оценить столь очевидного шедевра». Этот злобный карлик сумел разглядеть и найти слабую струну, которая в разной степени сидит во всех людях, и отомстить им по полной программе. «Черт его знает, — начинает комплексовать вчерашний его насмешник, — может, у этого мерзкого коротышки с вечно потными руками и бегающими маслянистыми глазками действительно есть некое чувство прекрасного, которого я лишен?»
4. ТАКОЙ ПРЕДМЕТ, КАК ГОЛОВА
Если человек посмотрит в зеркало, то может обнаружить на плечах такой предмет, как голову. На первый взгляд эта штуковина страшно улучшает общую аэродинамику, великолепно держит шляпу, на нее удобно одевать очки, она отлично балансирует тело, и ничто так не украшает паспорт, как ее изображение. Как сказал о ней боксер из известного анекдота: «Еще я ею ем». Такое впечатление, что огромное количество людей очень удивится, что этот «темный объект» на плечах предназначен и для совершенно других целей, кроме вышеупомянутых.
Всем, кто сам не является жуликом и этими жуликами не обманут, совершенно ясно, что искусство Раушенберга, Шагала, Уорхола и Пикассо — это искусство позиционирования на рынке, PR технологий, конвейера товар-деньги-товар и виртуозного маркетинга. Их профессиональная позиция — «Я ТАК ВИЖУ» (или чем гаже, тем краше). Это все по-своему действительно гениально, я отхожу в угол и снимаю шляпу.
А искусство Брейгеля, Эндрю Уайта, Босха и Норманна Рокуэла — это искусство воображения, фантазии и виртуозных профессиональных навыков. Их позиция — «Я ТАК УМЕЮ» (или «попробуйте сделать лучше»). Они имеют собственный взгляд и философию, а не выдуманные за них их дилерами. Справедливости ради нужно сказать, что существуют также удачные сочетания обеих позиций и им нужно отдать должное. Есть две причины, по которым я уважаю Пикассо. Во-первых, я уважаю успех. Во-вторых, в своих последних интервью он лично издевался над своими ценителями и смеялся публично над теми, кто считал его великим художником.
Мои личные наблюдения показали, что чем хуже человек умеет рисовать, тем громче и истеричнее он кричит в концептуальном угаре: «Я так вижу!» и тем яростнее обзывает ремесленниками и лавочниками тех, кто действительно имеет все основания с достоинством декларировать: «Я так умею». Глядя на это, понимаешь, что лучше быть веселым, полноценным и задорным лавочником, чем занудным, ущербным и неумелым концептуалистом. Это принципиальный выбор художника со временем делать свои работы или все проще и проще, или все сложнее и сложнее. Например, мой нью-йоркский друг Саша Захаров иногда проверяет, удалась работа или нет, по своей гел-френд Яне. Если глядя на сюжет она начинает плакать, значит работа хорошая. Согласитесь, это объективнее любой экспертной оценки.
Все классическое искусство по форме является иллюстрацией. К Библии, к античным сюжетам, к реальным историческим событиям, к мифам или к собственному воображению художника. Иллюстрационный подход в живописи и графике мне всегда был очень близок.
PS Этот отрывок из повести Агаты Кристи «Шестнадцать лет спустя»
«— Художники! — презрительно сказал бывший начальник полиции. — Искусство! Я никогда не понимал его и никогда не пойму. Если бы видели картину, которую писал Крэль! На ней все вкривь и вкось! А у девушки такой вид, точно у нее болят зубы. Омерзительно! Я после этого долго не мог выкинуть ее из головы, даже видел во сне. И, знаете, она подействовала мне даже на зрение. Я все начал видеть таким, как там нарисовано: и деревья, и стены, и… и даже женщин.
Пуаро улыбнулся.
— Вы, сами того не подозревая, очень высоко оценили сейчас искусство Крэля.
— Чепуха. Почему художник не может нарисовать так, чтобы было красиво?»