Этот грузовик чудом не раздавил Галку. Раздавил только ноги. Содрал кожу, разорвал мышцы, переломал кости, превратив живую плоть в фарш. Особенно досталось левой ноге. Хирурги сотворили невозможное: разобрали эту мешанину по кусочкам, потом собрали заново в точном соответствии с медицинским атласом. С точки зрения анатомии все встало на свои места: осколки костей соединились в прежнем порядке, мышцы вновь обрели заданные природой формы, кожа, покрытая причудливой сетью швов, скрыла под собой следы аварии. Благодаря новейшим достижениям нейрохирургии врачам удалось соединить между собой тонкие нервные окончания. Но левая нога осталась ногой лишь анатомически. Ходить она не могла.

Реабилитация в столичной клинике не принесла ожидаемого результата. Консилиумы и медкомиссии заканчивались одинаково: врачи разводили руками и предлагали новые методы, один экзотичнее другого (традиционные были давно уже все перепробованы). Аппарат Илизарова хоть и подпитывал Галкину надежду на исцеление, но с каждым днем все слабее и слабее. Громоздкий металлический каркас, спрятанный под веселенький ситчик, стал обузой для второй, ходячей ноги. И для всей Галки в целом — легкая на подъем, вечно куда-то бегущая, спешащая — она оказалась ограниченной в вольных перемещениях по земле.

В сущности, если смотреть на всю Галку целиком, аппарат Илизарова на ее ноге не выглядел чем-то уж откровенно чужеродным. Металлические спицы и кольца казались частью ее теперешнего образа. На Галкиных ногах перебывали самые разнообразные предметы: ролики, ласты, пуанты, мотоциклетные краги, рыцарские доспехи. А на руках… нет, про руки лучше не начинать. Потому что одно только перечисление предметов, побывавших в Галкиных руках, займет не один десяток страниц. Те, кто хорошо знает Галку, легко согласится, что ее в принципе можно легко соединить с чем угодно — такой уж она человек!

На пятнадцатой неделе пребывания в клинике в палату к Галке пожаловал датский профессор по имени Хайнц Питерсон. Этот Питерсон вообще-то приехал в Москву на конференцию, но, узнав от коллег о редком случае, захотел лично навестить русскую пациентку. Датчанин пришел не один, а с синхронисткой, переводившей его слова сухо, будто неохотно. Питерсон задавал Галке ставшие привычными вопросы, долго ощупывал покалеченную ногу, всматривался в рентгеновские снимки и, наконец, произнес:

— Фрекен Галина, я тщательно изучил вашу историю болезни. Прогнозы, как я понял, неутешительны. Предлагаю вам опробовать мою новую методику, о которой я только что докладывал на конференции, — Хайнц поднял на пациентку печальные, полные живого участия, а не только научного интереса глаза. — Только должен вас сразу предупредить: аппарат еще не в полной мере апробирован, так что определенная доля риска неизбежна.

— Я люблю рисковать! — весело ответила Галка и улыбнулась так беззаботно, что привела в замешательство и профессора, и переводчицу.

— Что ж, тогда не вижу препятствий. Я сейчас же поговорю с вашим лечащим врачом. Думаю, мы найдем общий язык.

Галка пожала плечами и натянула на металлические спицы ситцевый чехол.

— Если вы приняли твердое решение, распишитесь вот здесь, — доктор Питерсон достал из портфеля бумагу и протянул пациентке.

Галка беспечно пролистала три страницы скучного текста и поставила подпись, не успев толком удивиться, откуда в профессорском портфеле мог оказаться заполненный на ее имя документ. Синхронистка зевнула, и парочка удалилась, пожелав Галке скорейшего выздоровления.

На следующий день лечащий врач Петр Сергеевич повел Галку на второй этаж, в физиотерапевтическое отделение. Там в отдельном кабинете устанавливали новое оборудование, только что доставленное сюда по распоряжению профессора Питерсона. Суть метода ХПТ-терапии заключалась в электромагнитном воздействии на участки мозга, отвечающие за регенерацию тканей. Петр Сергеевич принялся описывать устройство аппарата, принцип его работы и режимы применения, но Галке это было совсем неинтересно. Она слушала объяснения исключительно из уважения к доктору, а более всего ради той крохотной надежды, что вновь затеплилась в ее душе. Процедуры назначили с понедельника.

Вечером в их палату как всегда после смены заглянула Евдокия Антоновна, в обиходе просто Дуся — санитарка, любительница халвы и задиристых частушек. Своих детей у Дуси не было, и она прониклась неловкой, грубоватой нежностью к бесшабашной и неприкаянной Галке. Разделавшись с мытьем полов, Дуся меняла рабочие шлепанцы на дырчатые тапочки и просовывала голову в их палату со словами: «Не спим, девоньки?». Бесполезно было объяснять ей, что в восемь часов вечера никто не спит. Проще ответить: «Все спят!», что и делала каждый раз Галкина соседка по палате Роза. Это был у них такой пароль-отзыв. Дуся входила, клала на тумбочку кулек халвы, устраивалась возле закованной в аппарат Илизарова ноги и командовала: «Доставай!». Галка вытаскивала из-под кровати балалайку, подтягивала струны и начинала тихонько наигрывать, стараясь не беспокоить старшую медсестру. Та в отличие от Дуси частушек не любила, и вообще музыку терпеть не могла, тем более балалаечную, тем более в исполнении этой странной пациентки с глупой улыбкой на лице. Эта неизменная улыбка отчего-то раздражала ее больше всего. Даже когда у балалаечницы болела растягиваемая спицами нога, когда очередное назначение врачей снова не помогало, улыбка не сходила с ее лица. Стыдно признаться, но временами старшая медсестра даже злорадствовала над Галкиной бедой, считая, что чудаковатость наказуема, как и любое другое отклонение от правильной с ее точки зрения, жизни.

«Не ходите, девки, замуж, — затянула сдавленным басом Дуся, — за Ивана Кузина. У Ивана Кузина большая кукурузина». Роза разразилась хохотом, заглушив балалаечные аккорды. Вторая соседка Зоя с каменным лицом отвернулась к стенке — она была выше подобных рифм. А Дуся распалялась с каждым куплетом все сильнее. Пару частушек подпела и Галка. В разгар веселья в палату вбежала старшая медсестра с перекошенным от гнева лицом. Выгнала Дусю, отчитала Галку, пообещав пожаловаться главврачу на систематическое нарушение ею больничного режима.

А ночью Галка лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, неотличимый от неба. Ее ноги, лежащие рядком под казенной простыней, ничем не отличались друг от друга. Кроме того, что одна из них была ходячая, а другая нет. Лежа этого не видно. И громоздкого аппарата не видно. И улыбки… Галка верила, что рано или поздно она снова будет ходить. И не только ходить, но и бегать, прыгать, танцевать, кататься на роликах, играть в бадминтон, скакать на лошади, плавать брассом и под парусом… Ее вера была слепа. Она была упряма, как и сама Галка. Она ни на что не опиралась. Хотя нет, кажется, теперь появилась призрачная опора в лице датского доктора. Галка с нетерпением ждала понедельника.

Первый сеанс ХПТ-терапии проводили под руководством автора разработки. Профессор Питерсон нервничал — бегал вокруг похожего на саркофаг аппарата, щелкал кнопками и озабоченно поглядывал в дисплей. Петр Сергеевич перенимал опыт, повторяя действия датского коллеги. Остальные врачи толпились поодаль. Галку запихнули в металлическую капсулу, присоединив к голове шлем с проводками. В руки дали резиновую грушу и велели жать на нее, если вдруг она почувствует что-либо необычное или неприятное. И задвинули в трубу. Аппарат тихо загудел. Галка закрыла глаза. В голове замелькали картинки аварии, вереница лиц, среди которых выделялось меловое лицо шофера грузовика, обрывки первых после наркоза воспоминаний. Вскоре они сменились пастельными пейзажами, замшевыми холмами и морем с фиолетовыми в крапинку камнями. Эти места были ей хорошо знакомы — она вернулась из Тосканы накануне аварии. Вызванные электромагнитным полем воспоминания были так отчетливы, что Галка почувствовала запах жареной рыбы и соленые брызги на губах. Гул аппарата превратился в шорох прибоя. Неужели метод доктора Питерсона способен на такое? — думала Галка, продолжая парить внутри своих воспоминаний. Против такого лечения она ни капельки не возражала. И даже заранее смирялась с его недоказанной эффективностью. Пусть! Ведь эти картинки — яркие, объемные, со звуками и запахами — были для нее сами по себе лучшим на свете лекарством. Вскоре видения прервались, и ее выкатили обратно.

— Ну что? Что вы почувствовали? — с нетерпением спросил доктор Питерсон, как только с пациентки сняли шлем.

Галка начала с упоением пересказывать свои чудесные видения.

— Нет-нет, — перебил ее профессор, — меня интересуют ощущения в ноге, — для верности он постучал авторучкой по спицам.

Галка прислушалась к телу, но ничего кроме легкой щекотки между лопаток не ощутила. Ни в одной, ни в другой ноге не появилось ни покалываний, ни приливов тепла, о которых спрашивал Хайнц.

— Ничего, — честно призналась она датчанину, чем сильно его огорчила.

— В следующий раз увеличим импульс, — сказал Питерсон Петру Сергеевичу. Тот кивнул и сделал пометку в журнале.

Все разошлись. Галку увезли обратно в палату.

— Ну как? — встретила ее Роза.

— Летала! — Галка улыбнулась одной из тех особенных улыбок, которые так раздражали старшую медсестру.

— С ногой-то что?

— Пока ничего. Но это ведь только первый раз, — успокоила соседку испытуемая.

— Вот я бы ни за что не стала доверять свое здоровье иностранцам, — сухо заметила Зоя. — Мало ли что они там на тебе испытывают! Превратят в зомби — вот и будут тебе «неизбежные риски».

— Да брось ты, Зойка! — вступилась Роза. — Вечно ты со своими подозрениями. Тебе не предлагают — вот и завидуй молча! Сделают весь курс — тогда и посмотрим, кто зомби, а кто нет.

Две недели Галку возили на процедуры. В ее видениях проносились города и страны, в которых она бывала. Дикие уголки природы, глухие дебри, горные кручи, необитаемые острова… Люди и звери. Дни и ночи. Ее путешествия переживались ею вновь, воскрешаемые к жизни электромагнитными импульсами.

Весть о новом датском аппарате разнеслась далеко за пределы больницы. К Галке стали приходить пациенты из других палат, потом с других этажей, отделений. Однажды ее посетил корреспондент журнала «Наука и жизнь». Правда, вопросы его оказались совсем не научными. Он спрашивал о том, как Галке удалось выйти на датского профессора, и наотрез отказывался верить, что тот нашел ее сам. Журналист интересовался стоимостью лечения и наличием спонсора, пространно рассуждал о плацебо и строил предположения о связи Питерсона с эзотерическим Орденом Авиценны. Как бы то ни было, его визит заставил Галку по-новому взглянуть на эксперимент, в котором она добровольно согласилась участвовать. Быть может, это что-то большее, чем оживление ноги?

День за днем доктор Питерсон экспериментировал с силой импульса и длительностью сеанса, дополнял действие поля травяными вытяжками и терапевтической музыкой. Но левая нога оставалась безучастной. К счастью, и отрицательных побочных эффектов не наблюдалось. Галкины анализы были в норме, функциональные показатели на высоте. Единственное, что ее беспокоило — зуд в районе лопаток. Питерсон списывал это на статическое напряжение от долгого пребывания в неподвижной позе. Через пару часов после сеанса зуд проходил сам собой, и Галка о нем забывала. Между тем ее сны стали еще более красочными и реалистичными, чем раньше. В них она все чаще летала и все реже ходила ногами.

На десятом сеансе зуд перерос с боль. Кожа на лопатках покраснела и натянулась до блеска. Лежать на спине стало невозможно, и Галка перевернулась на живот. Разумеется, она поделилась этим с профессором, но тот, вместо того чтобы прекратить испытания и разобраться со спиной, неожиданно назначил еще пять сеансов. Всю ночь Галка думала: соглашаться или нет? С одной стороны, ощущения, конечно, неприятные. Неприятна и неизвестность. С другой — надо же довести эксперимент до конца! И потом этот аппарат был ее последней надеждой. Петр Сергеевич прямо заявил, что у него не осталось идей, как ей помочь, что академическая медицина бессильна. По крайней мере, честно…

Под вечер снова пришла Дуся с халвой. Увидев Галку лежащей на животе, всплеснула руками.

— Что это с тобой, милая? — Дуся нагнулась поправить подушку, зацепила ногой за балалайку — та жалобно тренькнула. Дуся всхлипнула.

— Да ничего особенного, — улыбнулась сквозь боль Галка, — побочный эффект.

— Какой такой побочный эффект? Да на тебе лица нет! — старая санитарка тяжко вздохнула и присела на краешек кровати.

— Я ее предупреждала, — прошипела из угла Зоя.

— Да надоело уже, Зой, — одернула ее Роза. — Человек ходить хочет! Можешь ты это понять?

Галка прикусила губу, чтобы не заплакать. Резь в спине усиливалась. Сегодня ей уже вкололи три дозы анальгетиков, но боль не отпускала.

Профессор Питерсон срочно улетел в Данию дорабатывать метод. Петр Сергеевич ходил мрачнее тучи и ежедневно писал докладные в министерство. Над ним нависла угроза долгих разбирательств, возможно, отстранение от должности — и это накануне важного симпозиума! Как только он мог согласиться на эту авантюру? И что с того, что пациентка расписалась за риски? Он-то — опытный зубр — как мог он повестись на сладкоголосые уверения датчанина? Будто не знал, на что способны одержимые ученые! Прямой угрозы для жизни пациентки не было. А была только ее слепая надежда, которую он имел неосторожность поддержать. Сам-то он считал, что лучше уж честная инвалидность, чем такое. Петр Сергеевич никак не мог понять, что случилось со спиной пациентки. Дерматолог ничего не нашел. Аллергию исключили. Никаких отклонений со стороны легких не выявлено. Анализы идеальные. Галку отправили на рентген и в области двенадцатого позвонка обнаружили пятно неясного происхождения. Похоже на плотное соединительнотканное образование. Вскоре уплотнение превратилось в отчетливый горб, но не обычный, а хрящевой. Коллеги предложили вскрыть и посмотреть, но Петр Сергеевич отказался наотрез — не хватало еще новых рисков! В порыве отчаяния он пригласил приятеля-психотерапевта, надеясь получить разъяснения от него. Но тот ответил обтекаемой фразой, которой доктор от него никак не ожидал: дескать, любую болезнь можно объяснить психосоматикой. Будто бы он сам об этом не знал. Словом, ничего конкретного.

Чтобы не смущать соседок, Петр Сергеевич перевел Галку в отдельную палату. И теперь она переживала свою боль и отчаяние в одиночестве. Нет, ей, конечно, звонили и писали друзья и малознакомые люди, веселили смешными картинками и напутствовали афоризмами, почерпнутыми из бездонного кладезя сетевой коллективной мудрости. Но это было все не то…

Как-то вечером, когда за окном накрапывал первый осенний дождик, а на чердаке завывал от тоски сквозняк, Галка присела на кровати и почувствовала, что боль в спине будто бы немного отпустила. Вечерний обход давно закончился. Петр Сергеевич хлопотал о ее переводе в датскую клинику к профессору Питерсону. Он отменил все назначения и велел Галке кушать вкусности и испытывать положительные эмоции. Вкусности — это еще куда ни шло — друзья приносили Галке арбузы и лукошки с ягодами, шоколад и любимые миндальные пирожные, жареную плотву и даже парное молоко. Дуся завалила тумбочку халвой. Но с положительными эмоциями дело обстояло куда сложнее. Откуда их взять? За последние полгода Галке пришлось из-за ноги отменить все свои путешествия, забросить проекты. А теперь этот горб… Она крепилась изо всех сил. Она щадила маму, недоговаривая ей всего, что слышала от докторов. А больше щадить ей было некого…

Галка сидела на краешке кровати и уносилась мыслями вдаль. Теперь она делала это самостоятельно без помощи электромагнитных импульсов аппарата Питерсона. Галка закрывала глаза и представляла себя крылатой. Она уносилась на воображаемых крыльях далеко-далеко от больничной палаты. Она ощущала дыханье ветра и жар раскаленных камней, йодистый запах моря и ароматы диких луговых трав. Она слышала рокот волн и тугой хруст расправляемого паруса, лязг якорной цепи и крики чаек. Где-то вдалеке разносились команды береговой службы, а еще дальше шумел восточный базар, обволакивая окрестности дымным привкусом сказки…

От воспоминаний Галкино тело сделалось невесомым — это было так непривычно и так приятно. В позвоночнике что-то хрустнуло, теплая струйка скользнула между лопаток. Плечи расправились, грудная клетка сделалась просторной, наполнилась дождем и необъяснимым восторгом. Сладостная боль пронзила все тело. Со звуком рвущегося бинта поползла по швам ветхая майка. Тугие паруса взметнулись прямо за Галкиной спиной. С трудом разлепив веки, она увидела в черном оконном проеме свое отражение: висящую в полуметре от пола фигуру с крыльями за спиной. Это были самые настоящие крылья, полтора метра в размахе, с шелковистыми синими перьями. Галка тряхнула головой и ущипнула себя за руку. Ничего не изменилось. Сделав мягкий взмах, крылья подняли ее под самый потолок, а потом аккуратно вернули на пол. Галка усмирила сбившееся дыхание и снова оттолкнулась от пола, теперь уже осознанно. Крылья послушались ее. Галка стала гладить руками легкое ультрамариновое оперение, ощущая пальцами его тепло, привыкая к мысли, что теперь это часть ее тела. Она приоткрыла дверь палаты и выглянула в пустынный, освещенный ночными лампами коридор. Ни души. Дверь старшей медсестры была заперта на замок. На посту, положив голову на сложенные кренделем руки, дремала Дуся. Галка вернулась в палату и заглянула под кровать. Балалайка все еще лежала там, хотя из-за болей в спине она уже давно на ней не играла. Галкин взгляд упал на стоящие возле тумбочки костыли, и она поняла, что теперь сможет обходиться без них. Сильные синие крылья легко несли ее над землей. А стоять она могла и без костылей. Галка распахнула настежь окно — дождь оросил лицо прохладной влагой. Она села на подоконник, с трудом перевалив через край закованную в аппарат Илизарова ногу. Пододвинула поближе к себе балалайку и улыбнулась в небо. Это была та самая улыбка, которую терпеть не могла старшая медсестра, которая так удивила в свое время профессора Питерсона и его переводчицу. Улыбка, которая и составляла суть Галки, объясняла без слов ее жизненное кредо. Она была ее особой приметой, визитной карточкой и пропуском в любой мир. Галка расправила синие крылья и бесшумно выскользнула в ночь…

…Первым, что она увидела, придя в себя, было лицо ее лечащего врача Петра Сергеевича.

— Что со мной? — беззвучно, одними губами спросила Галка.

— На этот раз все в порядке, — ответил Петр Сергеевич. — Операция прошла успешно.

— Операция? — она попыталась пошевелить ногами и крыльями.

— Вы еще не отошли от наркоза, — доктор потрогал ладонью ее лоб, — отдыхайте. А еще лучше поспите.

— Это все аппарат Питерсона, да? — чуть слышно прошептала Галка. — Я упала с высоты и разбилась. Это и есть неизбежные риски?

— Вы о чем? — не понял врач.

— О крыльях!

Петр Сергеевич сдвинул очки на кончик носа и долгим взглядом посмотрел на пациентку.

— Не могу ничего сказать насчет крыльев, а вот ходить вы непременно будете, — он легонько похлопал по Галкиной ноге. — Что же касается профессора Питерсона — я знаком с его методикой. Но это лишь научная гипотеза, поэтому я бы не стал рассматривать ее всерьез. Хотя…

— Что «хотя»?

— Хотя каждое открытие когда-то было всего лишь научной гипотезой! — улыбнулся Петр Сергеевич и оставил Галку одну.

Галка заснула, а когда проснулась, в палате вместе с ней лежали еще две женщины. Их заселили только что. Одна представилась Розой, другая — Зоей. Галке показалось, что она их где-то уже встречала. По крайней мере, громкий смех одной и надменно поджатые губы другой были ей определенно знакомы. Потом в палату заглянула санитарка Дуся, которая оказалась вовсе не Дусей, а Клавдией Степановной. Но тоже очень хорошей, душевной женщиной.

Играть на балалайке Галка смогла только через восемь дней, после того, как сама, без костылей и посторонней помощи пересекла по диагонали палату. А еще через пару недель ее выписали. Перед тем, как уехать домой, Галка долго говорила с Петром Сергеевичем. Выяснилось, что никакого аппарата Питерсона в больнице никогда не было и никаких сеансов ХПТ-терапии не проводилось. И вообще их клиника придерживается строго консервативных взглядов. А медицинский журнал, лежавший в ординаторской, содержал не только изложение питерсоновского метода, но и критику оппонентов, не разделявших оптимизма датчанина. Но если уж говорить начистоту, сам Петр Сергеевич верил в капсулу Питерсона и считал ХМТ-терапию весьма перспективным методом посттравматической реабилитации. На предстоящем симпозиуме он даже собрался предложить датскому ученому продолжить исследование совместно. Вот так. Как говорится, «от любви до ненависти…».

Галка вернулась в родной город к своим бесшабашным проектам, сумасшедшим идеям, к путешествиям и авантюрам. К людям и зверям. К парусам и пуантам. Ее улыбка ничуть не померкла, а напротив, стала еще ярче и светлее. И даже если она по-прежнему кажется кому-то странной, то в этом нет ничего предосудительного — мало ли странностей вокруг! Иногда во время затяжных дождей у Галки начинает чесаться между лопатками. Тогда она запирается в ванной и, повернувшись спиной к запотевшему зеркалу, пытается разглядеть пробивающее кожу синее оперение. Но ничего, конечно, не видит. И никто не увидит. Да и нужно ли непременно видеть…