— Вам кого? — хмуро спросила открывшая дверь заспанная женщина в мятом халате.
— Аль, ты что — меня не узнаёшь?! — растерялась Ирина.
Хозяйка сощурилась, пытаясь угадать в стоявшей напротив незнакомке знакомые черты.
— А должна? — она заслонилась рукой от яркого солнца и шатко отступила назад, — нет, не узнаю.
Дом со следами былой роскоши за спиной Альбины поблёк и обветшал так же, как и его хозяйка. В приоткрытую дверь виднелись разбросанные по полу туфли, пустые коробки, какие-то тряпки. Густой аромат кофе, духов и дорогих сигарет витал над руинами красивой жизни. Аля пила. Давно и крепко. Ничего не помогало. Врачи бессильно разводили руками. Не останавливало даже соседство взрослого сына. Да и чем можно остановить сознательно пьющую женщину?
— Я Ира, — терпеливо произнесла гостья, — Ирина Климова, в девичестве Бондаренко — неужели не помнишь? Журнал «Бомонд». Я у тебя интервью брала.
Аля вздрогнула, взгляд её сфокусировался на переносице визитерши, но она так и не вспомнила.
— Интервью, говоришь? — хрипло хохотнула хозяйка, запахивая ворот.
— И даже не одно. В рубрику «История успеха», — зачем-то уточнила Ирина.
Аля нахмурилась и, покачнувшись, опёрлась о косяк.
— Ну, и что тебе от меня нужно? — она раскинула руки, заслоняя собой проход.
Полы шёлкового халата встрепенулись и опали как крылья экзотической бабочки.
*
Когда-то, лет пятнадцать назад, блистательная Альбина Гурьева была для Ирины эталоном успеха и красоты. Хозяйка модного арт-кафе, эффектная нордическая блондинка, светская львица, без которой не обходилось ни одно культурное событие. Плюс к тому жена удачливого бизнесмена и мать вундеркинда. Столкнувшись по деловой линии, женщины как-то неожиданно сблизились. Ходили вместе на светские рауты и премьеры, пили кофе и посещали класс йоги. Но подругами не стали. Подруг у Альбины не было принципиально. А вот друзей… Среди её поклонников значились известный в городе адвокат, главный режиссёр драмтеатра, профессор-физик, популярный ди-джей, тренер сборной по ушу — это только беглый список. Однажды Аля в приступе откровенности призналась, что ещё до свадьбы они договорились с Гурьевым о полной свободе в отношениях. Оба считали брак независимым и равноправным партнёрством, а супружескую верность — пережитком прошлого. Потому Альбина никогда не стеснялась афишировать свои бурные романы и мелкие интрижки.
От одного из бывших её любовников — тренера по ушу — Ирина и узнала случайно о разводе Гурьевых и болезни Альбины. Климову поразило холодное безразличие, с которым тот объявил диагноз: алкоголизм в третьей стадии. А у Иры что-то ёкнуло внутри, словно Аля была ей родной сестрой или близкой подругой. Потом всё забылось, и череда дел закружила, вытеснив из головы всё лишнее, второстепенное.
Как-то, расчищая от завалов антресоль, Ирина наткнулась на кипу старых журналов «Бомонд». Пыльную стопу венчал новогодний номер семилетней давности с портретом Али на обложке. Как она? Что с ней? — Ира принялась наводить справки, осторожно выспрашивая общих знакомых. Те лишь пожимали плечами — никто толком ничего не знал. Кое-как удалось выяснить, что живёт Альбина всё там же: на улице Мира, в том самом доме, что построил для неё Гурьев. Этот особняк, сверкающий среди серых хижин, был когда-то излюбленным местом встреч городской богемы. Теперь у богемы были другие адреса и покровители. Альбина не работает, арт-кафе закрыла, живёт на ренту от сдачи недвижимости и, в общем-то, не бедствует. С нею вместе в особняке обитает и сын Гурьевых — Виктор, превратившийся из вундеркинда в обыкновенного оболтуса.
Полтора года Аля путешествовала по Индии, жила в уединённых ашрамах всемирно известных гуру. Но ей наскучили тропики, и она вернулась домой так до конца и не просветлённой. Дома помимо бардака и запустения Аля обнаружила худющего Витьку в окружении сомнительных друзей и подруг. В отсутствие родителей сын бросил институт, продал подаренную на совершеннолетие квартиру и вернулся в отчий дом в невинной уверенности, что предки как-нибудь всё разрулят и утрясут. Но утрясать было некому: Гурьев к тому времени снова женился и уехал жить в Италию, а Аля и сама нуждалась в помощи. Словом, жизнь покатилась под откос. Но некому было остановить крушение. Ни титулованный адвокат, ни главный режиссёр, ни тренер по ушу — никто не мог или не хотел ввязываться в чужую жизнь бывшей пассии. Да и не было на свете сил, способных удержать импульсивную, своевольную Альбину. Время от времени экс-супруг приезжал на родину, оплачивал дорогостоящую процедуру кодирования, восстанавливал сына в институт и с чувством выполненного долга уезжал обратно. И всё повторялось по кругу…
*
…Аля по-прежнему стояла в дверях, заслоняя собою вход в дом. Нашарив в кармане пачку сигарет, она вытащила длинную ментоловую соломинку, и, чиркнув зажигалкой, закурила.
— Проваливай! — проговорила устало, обдав Иру облаком мятного дыма.
— Может быть, хоть чаем угостишь? — осмелела гостья.
— Что-о-о?! — соломинка чуть не выпала изо рта.
— Давай чайку попьём, — порывшись в сумке, Ирина протянула Альбине жестяную коробку печенья.
— Ну, знаешь ли, — от такого поворота Аля опешила, жадно затянулась сигаретой, но не прогнала и не оттолкнула. — Ладно уж, странная женщина, — спустя минуту разрешила она, — только учти, у меня бардак, домработница приходит по четвергам, и потом я не уверена, что найду заварку. Да, и вот ещё: не вздумай мне морали читать!
Перечислив условия, Аля опустила, наконец, руку-шлагбаум, и Ира шагнула вслед за ней в пыльный полумрак прихожей.
*
Отшвырнув носком ворох кружева, хозяйка повела гостью в столовую с видом на заросший крапивой сад. В оранжевой от заката комнате кружились тополиные пушинки. Разбросанные по полу журналы, баночки с кремом, флаконы духов напоминали прилежно разложенный студийный реквизит. Дубовый стол с монументальной столешницей был сплошь усеян крошками, обёртками конфет и шоколадными обломками. Немытые чашки — от фарфорового напёрстка до литровой кружки с кофейной гущей на дне — теснились на столе вперемешку с пузырьками лекарств. Стояли здесь и пустые стаканы всех форм и размеров, некоторые со следами губной помады. Из вазы торчал увядший букет роз.
— Завтра придёт Нина и всё уберёт, — небрежно бросила Аля, поймав взгляд гостьи.
Она сдвинула мусорную гору в сторону, расчистив кусок стола, достала с полки две разномастные чашки. Начала хлопать дверцами шкафа в поисках заварки, раздражаясь с каждой минутой всё больше и больше от присутствия за спиной навязчивой незнакомки, от своего опрометчивого гостеприимства и утренней головной боли.
— Я предупреждала: нет у меня заварки, — процедила Аля. — Зато есть кое-что получше, — она грохнула о стол початую бутыль Хеннесси. Вытащила из холодильника блюдце с подсохшими лимонными дольками и ломоть пармезана. — Будешь? — с вызовом спросила Ирину и, не дожидаясь ответа, плеснула в свой бокал. Грубо накромсала сыр, взломала коробку принесённого гостьей печенья.
— В этом доме самообслуживание, — объявила она и залпом выпила коньяк.
На мгновение прикрыла глаза и сделалась прежней Альбиной — красивой, хрупкой. Щёки её порозовели. Ресницы дрожали над тонкими скулами. Изящная аристократическая кисть замерла у ворота халата, сжав в горсть шёлковую ткань. Она медленно открыла глаза. Её взгляд скользнул по батарее стаканов и чашек, по натюрмортам на стенах, солнечному пейзажу за окном и остановился на лице гостьи.
— Климова… ты что ли?! — смутилась она.
— Ну, наконец-то, — вздохнула с облегчением Ира. — Неужели я так изменилась? Признайся, ты претворялась всё это время?
— Хотелось бы ответить «да», но нет, — Аля подцепила прозрачную дольку лимона.
— Ты хочешь сказать…
— Да ничего я не хочу! — замахала руками Альбина, — ни говорить, ни слушать, — она сморщилась от острой кислоты и некоторое время сидела зажмурившись. — Ты, надеюсь, не по заданию редакции пришла? — насторожилась Аля и тут же потеряла интерес.
Налила себе новую порцию и без предисловий выпила.
— Что не пьёшь? — спросила мрачно, — сказала ведь: самообслуживание, — её пальцы, цепляющие ломтик сыра, дрожали. — Пришла-то чего?
Ирина молчала.
— Жалеть меня собралась что ли? Или учить? — Гурьева презрительно скривила рот. — А может, хочешь посмотреть, чем закончилась моя «история успеха»? Полюбоваться, во что я превратилась?
— Все мы меняемся, — мягко заметила гостья.
— Все-то все, да все по-разному, — шатаясь, Аля поднялась со стула и распахнула халат.
Тело её — матовое, золотистое от какого-то особенного загара, в дорогом кружевном белье — словно принадлежало другой женщине. Ира невольно залюбовалась.
— Теперь ты! — потребовала Альбина.
— Не буду. Мне хвастаться нечем.
Гурьева запахнула халат и торжествующе опустилась на стул. Бокал её вновь наполнился.
— Завидуй! — так и быть, разрешаю, — Аля томно потянулась. — Я и сама себе иногда завидую! Вот и бой-френд мой Феликс, гениальный фотограф — Витьке, кстати, ровесник — говорит: «Время не властно над истинными ценностями!» — это он про меня! Я, значит, для него истинная ценность — поняла? — Гурьева с вызовом посмотрела на Ирину и снова потянулась к бутылке.
*
Дверь с шумом распахнулась, и в комнату просунулась взлохмаченная голова молодого, но уже потрёпанного жизнью человека.
— Мам, деньжат не подбросишь? — увидев мать в компании незнакомой женщины, сын стушевался, но ненадолго. — Здрасьте.
— Я тебе два дня назад уже подбрасывала, — напомнила ему Альбина.
— Так то было два дня назад!
— Не хочет ни работать, ни учиться, шалопай. Всё бы на чужой шее висеть, — обратилась в пустоту захмелевшая женщина.
— Почему же на чужой? — возмутился Витька. — Мам, ну разве ты мне чужая? Что ты такое говоришь?
— Так, заканчивай комедию ломать! — прикрикнула на него Аля. — Перевод я тебе сделала на месяц, и больше не клянчи, слышишь? Хоть бы тётю Иру постеснялся!
— Тётю Иру, — хмыкнул парень и громко хлопнул дверью.
Стаканы отозвались нежным треньканьем.
— Вся беда в том, что денег завались, — заплетающимся языком призналась Альбина. — А толку? Всё просаживает в казино!..
Она уже порядком опьянела. На крыльях точёного носа выступили бисеринки пота. Помада осталась на кромке бокала. Её лицо, словно отделённое от безупречного тела, старилось на глазах, как портрет Дориана Грея…
Ирина поняла, что чая не будет. И разговора не получится. Её затея оказалась пустой. Ну, живёт себе человек — и живёт. Как хочет — так и живёт! Кто она такая — влезать в чужую судьбу?
С этими мыслями Ира встала из-за стола, не попав в фокус остекленевших глаз Альбины, пробралась на ощупь по мрачному коридору и тихо прикрыла за собой дверь.
***
…Прошло лето. На излёте октября Ирина снова вспомнила об Але. На глаза попалась заметка о женском алкоголизме — и в памяти всплыл остекленевший взгляд Альбины, её аристократическая кисть, сжимающая горлышко бутылки.
К походу в этот раз готовилась основательно. Первым делом встретилась с другом детства — заслуженным наркологом города Жаровым, чтобы узнать, как вести себя с больными в третьей стадии алкоголизма. Купила коробку элитного чая «Даржилинг». Нашла книгу Сони Малевич «Исповедь алкоголички». Несмотря на ужасное название, история заканчивается хеппи-эндом: героиня побеждает страшный недуг и возвращается к нормальной жизни. Вооружившись книгой, чаем и решимостью во что бы то ни стало разговорить Алю, Ирина отправилась по знакомому адресу.
Зачем ей это было надо? Она и сама толком не могла объяснить. Её собственная жизнь — размеренная и благоустроенная — томила однообразием. Не было в ней ни взлётов, ни падений. Никогда Ирина не билась в страстях, никогда не рисковала, не становилась предметом сплетен и пересудов. Хотела ли она этого? Вряд ли. Но яркая, как комета, Альбина всегда манила Иру коснуться хотя бы шлейфа искрящейся событиями звёздной жизни.
Обратная сторона блеска, изнанка роскоши предстала перед Климовой в тот день, когда она впервые после долгого перерыва переступила порог дома Гурьевых. Шок? Да. Но и жалость. Та щемячья бабья жалость, что заставляет плакать над судьбами далёких, чужих соплеменниц. Аля не была для Ирины чужой. Но и близкой не была. Когда-то Альбину окружали многочисленные приятельницы, партнёрши, наперсницы и приживалки. Но ни одна из них не могла приблизиться к Гурьевой теснее, чем та позволяла. А ей позволила — подпустила на шаг ближе, чем всех остальных…
*
Дом был заперт. Сколько Ира ни звонила, сколько ни терзала кнопки домофона, особняк безмолвствовал. Зловеще щетинились крапивные кусты у забора. За стеклом окна, плотно занавешенного фиолетовой гардиной, билась в конвульсиях белая бабочка с обтрёпанными крыльями.
— Вы к кому? — раздался из-за спины строгий голос.
Ирина обернулась и увидела полнотелую старуху в вязаном пальто.
— К Гурьевой Альбине, — ответила послушно, хотя и так было понятно, в чей дом она стучит. Латунная табличка возле парадного входа матово светилась в обрывках осеннего света.
— Альбины нет, — объявила соседка, — позавчера на скорой увезли.
— Куда увезли, не знаете?
— В областную, куда же ещё, — старуха смерила Климову уничижительным взглядом и натужно вздохнула, — в платную наркологию.
— Спасибо, — бросила на ходу Ира, услышав в спину: «С жиру бесится. Швабру бы ей в руки — некогда было бы болеть…».
Пока ехала на такси, навела справки, узнала номер палаты и только в коридоре поняла, что не знает, как и о чём говорить с Альбиной. Да и сможет ли та разговаривать?
Дежурный врач остановил Климову ещё на дальних подступах. Гурьева велела никого к ней не впускать, а слово пациента платного отделения — закон. Тем более что сейчас она под капельницей. Разумеется, одиночная палата со всеми удобствами. Разумеется, персональная медсестра и внимание лучших врачей. Да, все условия. Нет, ничего не нужно. Как фамилия? Климова? Спросит и сообщит.
Спустя полчаса улыбчивая медсестра с брекетами проводила посетительницу в палату Альбины.
*
Первое, что бросилось в глаза Ирины, когда она вошла — Алины руки. Они тихо лежали поверх простыни — бледные и безвольные. Сгибы локтей с голубоватыми прожилками были исколоты иглами. Аристократические кисти, развёрнутые слегка вверх, словно ловили дождевые капли. На запястье пульсировала венка, каждый раз выталкивая наружу тонкую паутинку браслета. Такая же венка пульсировала и на виске. Глаза Али были закрыты.
Ира тихонько опустилась на краешек стула — тот скрипнул и разбудил больную.
— Климова, это снова ты, — слабо улыбнулась она.
Вместо ответа Ирина потрясла возле уха коробкой с бенгальским чаем, шуршащим загадочно и многообещающе.
— «Даржилинг», настоящий. Кипяток найдется? — она пошарила глазами по комнате.
— Не нужно. Я не хочу, — Аля опустила веки. — Ты с лечащим моим говорила?
— Нет.
— Ну и правильно. Я сама тебе всё расскажу, — Альбина привстала, опёрлась на локоть и пристально посмотрела на Ирину.
В пройме рубашки показалась худая ключица. Золотистого загара как не бывало.
— Только не здесь, — она окинула тоскливым взглядом уютную комнату. — На воздух бы! Как там на улице?
— Не очень. С утра моросило. И холод собачий.
— Ты ведь отпросишь меня у Эдуарда Анатольевича? — проигнорировала сводку погоды Аля.
— Это и есть твой лечащий врач?
Она кивнула.
— А что, так не отпустит?
Аля отрицательно мотнула головой и затравленно посмотрела в окно.
— Ладно. Подожди, я скоро.
Ирина вышла из палаты, с трудом преодолевая потрясение. Она совершенно не узнавала Альбину. И дело не в том, что та была сегодня абсолютно трезва. Непривычно тиха, пугающе покорна. Из неё ушли те яркость, живость и блеск, восхищавшие когда-то Климову. Словно выключили цветность, наложили чёрно-белый фильтр на радугу.
*
Эдуард Анатольевич — выбритый до синевы южанин с пухлым пунцовым ртом — цветности не вернул. Напротив — ещё больше вычернил положение вещей. Оказывается, за последний год это уже шестая госпитализация Гурьевой. Бывший муж отказался оплачивать лечение, но у Альбины Сергеевны средства есть, а вот желания вылечиться…
— Вы ей кто? — спросил доктор.
— Не знаю, — пожав плечами, призналась Ира. — Но, кажется, она мне рада.
— Я потому и спрашиваю, что за последний год вы первая посетительница, которую она захотела видеть. Сказать по правде, к ней никто не ходит. Почти никто. Не считая ушлого папарацци, которого пришлось выставить с охраной, да пары женщин, которых Альбина Сергеевна не приняла. Сын навещал её как-то, но она распорядилась больше его не пускать. Что-то у них на почве отцов и детей стряслось, не знаю, что именно, — она человек скрытный. Вот так… — нарколог утопил руки в карманах белого халата.
— Вы ничего не сказали про болезнь.
— Третья стадия, — потупил взгляд доктор. — Боюсь, что всё уже необратимо. Печень практически разрушена. Сердце изношено. Меня ещё удивляет сохранность интеллекта Альбины Сергеевны. Только фрагментарная амнезия. Но если так пойдёт и дальше…
— Но вы же её лечите?! — воскликнула Ирина.
— Разумеется, лечим. И будем лечить. Но этого недостаточно, — Эдуард Анатольевич потёр синий наждак подбородка. — Знаете, мне иногда кажется, что она всё прекрасно понимает и сознательно убивает себя. Да-да, это похоже на медленное самоубийство. А когда человек не хочет жить — его никто не может заставить.
— А психолог? Психиатр?
— Даже они.
По коридору к ним во весь дух мчалась молоденькая медсестра в распахнутом халате: «Эдуард Анатольевич! Эдуард Анатольевич! Там, в пятнадцатой! Женщине плохо!»
— Извините, мне нужно спешить, — доктор тронул Ирину за рукав. — Вы погуляли бы с ней, если есть время. Ей будет полезно, — и побежал вслед за медсестрой в другой конец коридора.
Климова вернулась в палату, едва переставляя налившиеся свинцом ноги. Свинец был в плечах и в голове. Даже веки казались свинцовыми, было больно смотреть. Как Альбина ждала её одетая, сидя в кресле с толстым клетчатым пледом в руках.
— Ну что — пойдём?! — бодро улыбнулась ей Ира. — Отпросила я тебя у Эдуарда Анатольевича. Только зонтик нужно захватить, — она долго копалась в сумке, растворяя свинец во всём теле. Извлекла тугой свёрток с чёрной кнопкой, стянула тесный чехол, выстрелила в потолок гибкими спицами, покрутила над головой пёстрый купол, сложила, встряхнула жёсткими фалдами, повесила на локоть. Забрала у Али плед, раскрыла настежь окно.
Женщины взялись под руки и побрели по длинному больничному коридору к лестнице, ведущей вниз.
*
В больничном парке было безлюдно. Последние жёлтые листья срывались с чёрных ветвей и долго кружили, словно примериваясь, прежде чем упасть на землю. Дождя не было, но утренняя морось вымочила все скамейки. Только одна, с отломанной доской, спрятавшись под сенью поредевшего дуба, была относительно суха. Ира накинула на неё плед, и женщины уселись, накрывшись с двух сторон мохнатыми клетчатыми краями. Говорить не хотелось.
Ира почувствовала боком, как мелко дрожит Альбина под толстым шерстяным покрывалом.
— Тебе холодно? Может, вернёмся?
— Нет, это не от холода, — усмехнулась Аля, — про абстинентный синдром слышала когда-нибудь? Это он и есть.
Снова воцарилась тишина. В неявные прогалы серого ватного неба пытались пробиться солнечные лучи.
— Помнишь, я тебе про нового любовника говорила? — спросила вдруг Альбина.
— Тот, который Витьке твоему ровесник? Фотограф?
— Фотограф, — Альбина болезненно поморщилась. — Он, знаешь ли, фотосессию мне устроил, — сообщила бесцветно.
— Это ж замечательно! — оживилась Ира. — С твоими-то внешними данными, Аля, можно до старости сниматься!
— Фотосъёмка ню. «Пьяная вишня» называется. Здорово придумал — да? Креативный мальчик. Напоил, раздел догола и фотографировал… Я ничего не помню. Уже в сети увидела. — Альбину передёрнуло, она закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала.
Ирина обхватила её за плечи, пытаясь своим телом унять судорогу.
— Теперь денег просит, чтобы из сети убрать.
— О, Господи! — Ира сжимала беззащитное тело подруги, осквернённое, отравленное, бьющееся в бессильных конвульсиях.
— Я-то денег ему дам, — хрипела Аля, — но ты ведь понимаешь, что теперь это никуда не уберёшь! — плечи её тряслись. — Феликс, любовь моя прощальная… — больная вырвалась из цепких объятий подруги и подняла лицо.
Ирина увидела, что та не рыдает, а смеётся.
Поднялся ветер. Волосы Альбины разметало по пледу.
— Вот что, — деловито распорядилась она, отсмеявшись, — когда я сдохну, ты, Климова, обязательно должна описать эту историю. Пообещай!
— С ума сошла?! — не выдержала Ира.
— Пока ещё нет, — ответила Альбина задумчиво, — но не исключено. Эдуард Анатольевич считает…
— Аль, ну возьми же себя в руки! — взмолилась Ирина. — Ты рулила бизнесом, такой крутой была, столько у тебя связей — неужели какую-то болячку не одолеешь?! Феликс этот — да он просто негодяй и шантажист. Его под суд надо! Тот адвокат твой, или лучше сразу к силовикам…
— Что ты несёшь, Климова? Какие силовики? — она обмякла и опустила голову. — Связи… нет никаких связей. Есть только деньги. Ты не представляешь, как ужасно понимать, что тебя больше нет, а есть только эквивалент, которым тебя измеряют. Все.
— Слушай, а хочешь — я прессу подключу? — предложила Ирина, — я, правда, уже отошла от дел, но несколько знакомых остались.
— И что? Только разнесут эту грязь дальше.
Аля откинула спутанные ветром волосы и приблизила свое лицо к лицу Ирины.
— Ир, а ты чего ко мне пришла? Может, попросить что-то хочешь, а стесняешься? Так ты не стесняйся! Вон сынок мой Витенька не стесняется. Принес вчера документы, нотариуса притащил. Мамочка, — говорит, — мало ли что с тобой может случиться, отпиши мне, дорогая мама, половину дома. Дай мне, родненькая, PIN-коды твоих карт. Я ему за этим только и нужна, — Аля наклонилась и подняла с земли ржавый лист с безобразной болячкой. — Ирка, мне страшно. Я так устала… — она снова затряслась всем телом. — Я никому не говорила об этом, но шансов у меня нет… Я умираю, Ирка…
***
И она умерла. Ровно через двадцать дней после той встречи. Альбина лежала в гробу в пене из кружев, как живая — тонкие скулы, длинные ресницы, красивая прическа с диадемой. Только нос, заострённый чуть больше обычного, да замершая на виске венка, напоминали, что это не сон, а смерть. Аристократические кисти покоились одна на другой, прижимая к груди тяжёлый золотой крест.
Вокруг теснились люди. Много людей. На их лицах читались все оттенки скорби по безвременно усопшей. Цветы — корзинами, охапками — всё несли и несли. Всхлипывали женщины, вздыхали мужчины. Произносились речи. Вспоминались былые заслуги. Восхвалялись таланты и красота. Звучал Реквием в живом исполнении симфонического оркестра. У ног покойной неприкаянно томился единственный наследник, закрывшись от посторонних глаз чёрными стёклами очков. Гурьев, прилетевший из Милана в сопровождении жены и двух телохранителей, глубокомысленно молчал. Были здесь и тренер по ушу, и титулованный адвокат, и главный режиссёр, и ди-джей, и профессор… Возможно, и негодяй Феликс присутствовал на этом скорбном сборище, но Ирина не знала его в лицо. Эдуард Анатольевич часто моргал, сжимая в руках корзину жёлтых роз. Домработница Нина тёрла опухшие глаза, оплакивая щедрую хозяйку, бросившую её на произвол судьбы. Поодаль стояла и суетливо крестилась старуха в вязаном пальто.
Чёрный ноябрь торопил поскорее завершить похоронные формальности. Брызнул дождь, окропив слезами щёки Альбины. Лицо покойной прикрыли вуалью, а сверху полированной крышкой красного дерева. Гроб водрузили на катафалк. Расселись по машинам. И так получилось, что и в последний свой путь Альбина Гурьева отправилась снова одна. Почти одна — на лавке у гроба вместе с Ирой оказалась лишь старуха-соседка в вязаном пальто, не проронившая за всю дорогу до кладбища ни единого слова.
Когда первые комья земли застучали о крышку гроба, небо над могилой порвалось. Невесомые тополиные пушинки закружились в неистовом танце. Белые бабочки с обтрёпанными крыльями колотились в обтянутые трауром спины, садились на цветы и замирали. Снег засыпал чёрную землю, и стало светлее. А может, светлее стало оттого, что навсегда закончилось Алино одиночество. И страх, и боль. Все плохое закончилось. А когда заканчивается плохое — начинается хорошее. По-другому и быть не может, — думала Ирина, глядя в бесконечно белое небо.