Перед рассветом таинственно мерцает воздух, проступая сквозь волны белопенного тумана. Едва заметно дышит. Недвижна тишина. Здесь ни пылинки нет обмана. Все искренно. Все первозданно. От истока.
Светлей, нежней печали утра ты не сыщешь. Она лишь здесь безвременно чиста.
Портрет с холста не смыт. На башне неба лунным медом светило тает в соленом молоке озер. Как родилось и кем рожденно было? Кто изваял волшебный дивный лик? Есть тысячи легенд, седых, как лунь, я их читала, проживала, но лес загадочно реликтовый молчит и манит в глубину раскиданных по времени веков, и в этот миг приходит пониманье, что точка в тех легендах не стоит…

Меха свои туман кладет на плечи. И расстилает шкуры мха, лишайник кружевом струится и в кубок льется сладкая роса. Моя коса забыла строгость линий — каскадом влажным к травам унеслась, где белый цвет дрожит алмазной песней красок.
Мне шепчут ветви мудрые дубрав: «Не жди ответов там, где даже время, замедлило и, взгляд подняв горЕ, остановилось."Мне шелестит листвой, проснувшись ветер:"Ты лучше ляг. Усни. Сон предрассветный многой полон силы. Он краток, но в вечность обручен, как колыбель земной могилы».

Та, что несет земли забытой бремя, безмятежно спит на бел-горючем камне, пульсируя небесной бирюзой, вливая в вены всполохи граната, янтарь лучей весеннего светила и грозовые молнии стихий — тот, кто глаза имеет — увидит пульс ее сияющий огнем и сложит оду о прекрасном чуде…

Туман развеется, растает хрупкой пеной, давая путь палитре яркой утра, и радужной тропой к ногам уснувшей раскрутит полотно зари. Из мари сонной дева встрепенется, расправит крылья и полнотой любви прольется ко всему живому, сострадая. Целительный бальзам сорвется в слове с губ, из рук великий дар — целительное семя — просыплется ко всем, кто обречен. И смерть и боль отступят. Наступит воскресенья день.