Аэропорт Бен-Гурион. Самолет готов к взлету. Летим в Москву. Рядом со мной садится человек, коему не нужно предъявлять метрику, чтобы понять, к какому народу он принадлежит. Курчавая смоль волос чуть тронута сединой, острые, черные глаза за сильными линзами очков, тяжелый нос с горбинкой, интеллигентная бородка.
— Шалом, — здоровается он с акцентом, сразу накинув на себя ремень безопасности.
— Добрый день.
— В Москву?
— Нет, — говорю я. — По дороге спрыгну с парашютом, в Одессе.
— Не пущу, — улыбается он моей неуклюжей шутке.
Тут я понял, что полет наш пролетит незаметно. В дороге нет ничего лучше умного и доброго попутчика, да еще с таким «багажом», как мой случайный знакомый. Но о «багаже» я на старте и не догадывался, и разговор мы начали самым обыкновенным образом: с погоды и политики. Тут, на политике, меня и понесло: «мы евреи», «нас евреев» и так далее. А мой попутчик и говорит осторожно: «Знаете, я ведь не еврей». Грустно мне стало, подумал, что слишком рано обрадовался и замолчал, уставившись в иллюминатор. Подумал тогда, почему в природе такого нет, почему цветок не прикидывается деревом, а заяц бегемотом…
Пауза затянулась, только после обеда, сосед глянул на меня острым глазом, улыбнулся в бородку и сказал, что он природный крестьянин из большой деревни Жолино, под городом Тамбов и в роду у него, насколько ему известно, евреев не было.
— Гостевали в Израиле? — спросил я.
— Нет, — снова улыбнулся он. — Живу с семьей в мошаве, на юге… Вот уже тринадцатый год живу… Я ветеринар по профессии… Мать в деревне, сильно заболела. Вот лечу проведать.
«Господи, — подумал я, — каких только людей не пригрело Еврейское государство». В любом случае, после краткой исповеди моего попутчика, ничто нам больше не мешало продолжить разговор, и узнал я интереснейшую, как мне кажется, историю крестьянина тамбовской губернии, так похожего на еврея.
— Знаете, — сказал он после двухчасовой, непредметной, пустой беседы. — Я ведь еще мальцом понял, что не такой, как все. Помню, еще в школу не ходил… Пришел батя пьяный и давай на мать орать: «От кого жиденка понесла!?». Мать бормочет что-то, отнекивается, оправдывается… Отец ее тогда в первый раз ударил… Орет: «Скажи, что от цыгана! Говори, прощу!» А я что? Я и не понимал тогда, то такое «жиденок». И почему цыган — это еще ничего, а быть «жиденком» — совсем плохо. У нас в деревне евреев не было. Это мне потом, в школе, все и объяснили. Кличку ко мне приклеили с первого класса. Я и обижаться вскорости перестал… Отец со мной вел себя, как чужой: бывало неделями в мою сторону и не посмотрит… Да, чуть не забыл, двое брательников у меня, старше годами. Те нормальные по лицу, волос русый, носы картошкой. Вот папашка братьев моих привечал, а меня будто и не было… Мать жалела, но как-то тайком, когда никто не видел. У нас с ней только со временем откровенный разговор получился. Было мне лет тринадцать.
— Мам, — говорю. — Чего я такой выродился, ни на кого не похожий?
— Не знаю, — говорит. — Прадед твой был, вроде, из казаков… Может, оттуда и занесло наследство.
— Что же, — говорю. — Братьям ничего, а мне все! За что такое?
— Ничего, Феденька, — говорит. — Подрастешь, в город поедешь учиться. В городу таких, как ты, много… Никто тебе в рожу «жидом» тыкать не будет.
С этим я и рос, и учился. Хорошо учился, с серебряной медалью школу кончил, уехал в медицинский институт поступать. Только ошиблась матушка моя. В деревне проще было. В деревне все знали, что я русский человек, только похож на еврея. Такая насмешка природы. А в городе никто и не сомневался, что я еврей. Ну и проблемы начались, ни мне вам рассказывать… Чиновники пока до анкетных данных доберутся… Ладно, диплом я, тем не менее, защитил с отличием. Хотел в аспирантуру поступить… А мне завкафедрой и говорит: «Ты извини, Федя, я с такой физией лучше возьму настоящего еврея, а ты и так не пропадешь».
Ну, попал я по назначению в большой колхоз, стал работать. Все, вроде, путем. Только однажды, в сумерки иду к ферме на роды, и слышу во дворе бабы переговариваются.
— Ну, где жид-то наш, не торопится, — говорит одна.
— Та поспеет, — отвечает другая. — Он прыткий.
И так мне вдруг стало обидно. Не за себя, за людей, за баб этих… Поймите меня правильно: в том колхозе хорошо ко мне относились, ценили, уважали, но все равно достала меня кличка из детства. Я тогда и подумал, что, может, никогда она от меня и не отлипала… Тогда, в первый раз пошел в библиотеку и набрал книг разных… Ну, по еврейскому вопросу. Там все про сионизм было, какой он плохой, но я умел читать между строк, а в году 85 -ом достал Библию. Вот ее стал читать с такой жадностью, как ничто до той поры не читал… Прошел с год такого чтения, и стал я думать о себе, как о предке семитов, о потерянных коленах Израилевых стал думать… Даже возгордился, честное слово. Еще через год вернулся в Тамбов… Ну, и как-то само собой получилось, что полюбил девушку — еврейку. Ее предки очень были рады нашей любви и свадьбе были рады. Они так и не узнали, кто я по паспорту, а родителей своих из деревни не стал звать… Ну, с отцом все и так ясно… А мать за те годы, что я в деревне не жил… В общем, мне даже показалось, что рада она была моей долгой отлучке… Братья… Ну, эти, как отец… Старший сказал как-то: «Ты, Федя, позор нашей семьи». Он сейчас прокурором работает в райцентре… Значит, полный расчет у меня вышел с прежней жизнью… Нет, вы только не подумайте, что я захотел евреем стать. Не было во мне неприязни к своему народу… Только никогда понять не мог, в чем моя проказа, почему отвержение такое… Я потом много читал об антисемитизме… Только все там не так. Все, думаю, как в природе. Вот галки с воронами рядом летают, а доверия между ними нет. С таким и бороться нет смысла. Это я вам, как ветеринар, говорю… Да, что дальше? Дети у нас родились — близнецы… Все, вроде, нормально, только одна мне мысль запала: если я для вас всех белая ворона, то и жить буду среди таких ворон. Тут анархия пошла: бедность, бандитизм. Народ двинулся за кордон. Жена, верите, не хотела ехать. Я настоял… Вот и вся история. Живу теперь без клички. Иногда, правда, русским зовут, но с годами все реже.
— А дети как? — спросил я.
— В ЦАХАЛе, — сказал он. — В боевых частях, — и достал фотографию.
Вот тут и произошло самое неожиданное. Дети моего спутника на отца совсем не были похожи. Улыбались мне с фотографии русые, голубоглазые, скуластые хлопцы.
— Хорошие ребята, — сказал сосед. — Только русский язык забывают. Обидно все-таки. Даже со мной только на иврите и шпарят.