Грустное занятие — ходить по кладбищу. Кладбище мне незнакомое. Оказался на нем случайно. Приехал к другу Григорию в гости и угадал как раз на Родительский день. Гришка пошел вместе с матерью поминать родственников, ну и я увязался следом, не сидеть же одному в доме. Народу на кладбище было много. Сдержанная тишина, люди разговаривают вполголоса, но все равно, нет, нет, да слышались негромкие рыдания. Горечь утраты не отпускает некоторых. Пока приятель с матерью прибирались на могилках, я бродил среди оградок, читал года рождения и смерти на памятниках, да фото разглядывал. Одна могилка привлекла мое внимание. Вначале просто взглядом проскользнул по плите, а потом более пристальнее всмотрелся. Что-то необычное было. На фото… молодая женщина с такими лучистыми глазами, что даже с могильной карточки слепили своим светом.
— Теть Шур! — потрясенно позвал я маму Гришки, — кто здесь лежит? Какой необыкновенный взгляд, а?

— А-а, это наша Нёмушка! — отозвалась тетя Шура, — эх, хорошая была женщина.
— А почему Нёмушка, на памятнике имя указано — «Анастасия»?
— Имя то точно Анастасия.
— Ничего не понимаю, то Нёмушка, то Анастасия?

— Присядем, я все по порядку разложу, — тетя Шура показала на скамеечки, у могилки. Присели. Тетя Шура не спеша расправила фартук на коленях и повела рассказ:
— Нёмушка не с нашей деревни. Из Средней Азии переехала с семьей, когда Советский Союз развалился. Мужа ее Степаном звали, вот рядышком лежит, — указала на соседнюю могилку, — приехали, домишко сторговали у бабки Прасковьи. Трое сыновей, те уж взрослыми были, сами семьями обзавелись, устроились по городам. Навещали родителей часто, почти каждую неделю, не смотри, что мужики, заботливые были,… не каждая дочь так печется о родителях, как они. Строгие, работящие, слова зря на ветер не бросают. Снохи как по струнке ходят. Внуки приветливые, ласковые такие. Бывало, приедут, да все три семьи разом, шум-гам, до чего весело, светло становилось у них во дворе. Пока чай вскипит, парни быстренько переоденутся и скорей по хозяйству. Степан, только ходит да указания дает. А Нёмушка со снохами к столу собирают. Управятся с делами, да за стол и до самого вечера песни, смех. Я, грешная, частенько завидовала им. Гостеприимные были до ужаса. Кто в калитку стукнет, обязательно за стол, да пока не угостишься чем-либо, со двора не пустят, обижались. Да и гостям самим было совестно уходить из избы, не отведав Нёмушкиной стряпни. Одна улыбка ее чего стоила.

— А все-таки, почему Нёмушка? — не утерпев, прервал рассказ тети Шуры.

— Вот торопыга! — ласково попеняла старушка, — то отдельный рассказ! — и, вздохнув, продолжила:

— Нёмушка сама родом из Туркмении. Родители в начале 20-х годов по направлению партии уехали туда дорогу железную строить. Ну, там у них в 22 -м родилась девочка, назвали Анастасией. Детство тяжелое досталось. Степан рассказывал, тревожное время было, дорогу строить надо, а кругом басмачи. Ее отца бандиты расстреляли на дальнем переезде. Мать одна осталась, но ее тоже надолго не хватило. В 30-годах холерный мор пошел в той стороне. Где-то заразилась и в одночасье умерла. Нёмушка тогда в пионерском лагере была, тем и спаслась. Ну, а дальше… детдом. Школу кончила. На рабфак поступила, где на свою беду и встретила Федора. Располыхалась промеж них любовь. В 41 году в аккурат на майские праздники свадьбу справили. Федору на работе, как молодожену, комнату сразу выделили. Зажили хорошо. Уж как любила Нёмушка Федора своего, ведь любви и ласки на ее долю мало досталось, вот и выплескивала свою нерасстраченую нежность в ответ на его любовь. Недолго счастье длилось. Пришла война. Федора на второй день забрали на фронт. Сильно плакала Нёмушка, провожая мужа, будто чуяла беду. Уехал Федор, твердо обещая, вернутся живым. Потянулись военные будни. Вытерла слезы Нёмушка и пошла в госпиталь санитаркой. Убиралась за ранеными, полы мыла, а бинтов окровавленных, сколько перестирала,… горы,… горы. Дни и ночи трудилась. Время шло. Мало войны, так другая напасть. Нёмушка сама красавица, а в госпитале столько молодых ребят. Жизнь-то свое берет, любви просит. Отбою не было от парней. Что ни день, кто-нибудь, да сватается. Только строго вела она себя. Вольности не позволяла. Ласково посмотрит на очередного воздыхателя, предлагающего руку и сердце, и скажет: «Милый солдатик, я ведь замужем, где-то и мой муж воюет. Кровь проливает. Ты б хотел обидеть своего же товарища — фронтовика?» Паренек смутится и отойдет. Вот так она и прошла всю войну в постоянном труде среди крови, боли и искореженных судеб. Тяжела была война, да самую горечь на самый кончик припасла. Объявили Победу. Нёмушка с нетерпением ждала мужа с войны. Правда писем в последние месяцы не было, но она не расстраивалась, почтальон ее уверял, дескать, может, где дорогой теряются, война все-таки была, да тут еще Победа, не мудрено. Она верила, ее Федор обязательно живым вернется. И дождалась! Лучше бы не вертался совсем, бессовестный.

— Кого ругаешь, теть Шур?
-Да Федора ее, беспутного. Прости Господи, что о покойнике так сказала, — перекрестилась тетя Шура, — из-за него она и имечко получила.
— Нёмушка?

— Ну да.
— А как это случилось?
В один из дней, к ней в госпиталь прибежала девчонка — санитарка и крикнула ей: Чего стоишь, там, на станции ее Федора видели. Нёмушка сорвалась и полетела на станцию. Прибегает и правда, на перроне ее Федор с какой-то женщиной. Сердце захолонуло у ней. Подходит. А Федор так стыдливо поздоровался и говорит:

— Вот Настя, познакомься, это Маша, — а та женщина под ручку взяла ее Федора, как мужа и так отчуждено поздоровалась.

— Федя, это кто с тобой? — еле выговорила она.

— Прости Настя, это жена моя.

Нёмушка так и повалилась наземь. Сознание потеряла. Очнулась на третьи сутки. Все ничего, да только онемела она. Слышит, видит, а языка нет. И пошла ее жизнь горемычная, мало того, что «соломенной вдовой» сделалась, тут еще язык отнялся. Трудны испытания, да Господь милостив. За все мучения вознаградил Он ее. Как-то раз вернулась поздно вечером с госпиталя, а в доме гость. Это Степан там очутился. От поезда отстал, станция на ночь закрывается, где ночь перекоротать? А домишка Нёмушкин в аккурат у станции. Ну, зашел за калитку на ночлег попросится, торкнулся в дверь, она открыта, зашел… никого. Степан обратно, да не тут-то было. Пёс арестовал его. У Нёмушки собака была, спокойная такая, лишний раз не гавкнет, а привычку скверную имела. Гостя впустит за калитку, а обратно… шалишь. Ни в какую. Вот Степан и куковал на крыльце, пока хозяйка не вернулась. Он ей, мол, переночевать бы, от поезда отстал, денег предложил. Она же молчит, только смотрит на него. Собрался было уходить, Нёмушка рукой махнула, входи. Стол собрала, сели ужинать. Пока ели, Степан присматривался к ней, она к нему. Что-то видно обои сердцем почуяли. Так Степан и остался у ней. Зажили, душа в душу. Муж ей попался хороший, работящий, не курящий, а ласковый!!! Слова грубого за всю жизнь не сказал ни ей, ни людям. И с первого дня он ее Нёмушкой стал звать. Она не обижалась. Вот так и зажили. Все у них было, и трудности, и непонимания, и детские болезни, все преодолели, жизнь пролетела… и на пенсию вышли. У детей все хорошо, сами пока не болеют, живи, казалось и радуйся, ан… грянула беда, откуда не ждали. Союз распался. Народ российский и потянулся на Родину. Вроде и не гнали их, оттуда, а все равно, что-то сломалось, что-то в отношениях изменилось. Кое-как продали дом и вернулись в Россию. Как они тут жили, я тебе уже рассказала. А в деревне ее сразу полюбили. Вроде немая, немая, а все понимала. И особенную характерность имела. Успокаивать очень умела. Прибегут к ней соседки, по-бабьи поплакаться, ревмя-ревут, все накипевшее выплескивают, а она молчит, все выслушает, потом подойдет, прижмет голову к груди, проведет руками по волосам и все,…куда печаль девается. Глазами необыкновенными посмотрит, словно говорит: мол, чего ты дуреха плачешься? Разве это беда? Все пройдет, все наладится, дай только время. А умерла она неожиданно и все из-за Федора, ее первого мужа.

— Так они ж разошлись еще когда. Он тут причем? — удивился я.

— А притом, что с его появлением чахнуть начала Нёмушка. Видно никак первая любовь не отпускала ее. На всю жизнь зарубку оставила. Как-то раз вышла она, посидеть перед воротами, а тут легковая останавливается и из нее выходит ее… Федор, постаревший, весь скрюченный. Подошел к ней и с горькой улыбкой:

— Ну, здравствуй Анастасия. Наконец-то нашел тебя.

Она же потрясенная, только рукой показала на скамеечку, присядь. Федор присел, заговорил

— Я расспрашивать ни о чем не буду. Вижу все хорошо у тебя. Дом стоит, муж есть, дети внуками наградили. Я не плакаться пришел Анастасия, хоть жизнь и наказала меня, и поделом, за измену мою. Не заладилось у меня после того. Жена Маша в первый же год сбежала с каким-то полковником. Другие жены тоже долго не задерживались, вот так бобылем и прожил. Ни двора, ни кола, ни детей, ни внучей. — помолчал, — Я тебя, что искал? Попрощаться перед смертью приехал, Настя. Чую не заживусь на этом свете, болезнь какая-то точит меня. Обследовался в больнице. Врачи ничего не говорят. Лечили, лечили, недавно выписали, видно помирать отправили, — и умолк, потом расплакался, — Прости меня Настя, за грех мой прости. Всю жизнь занозой в сердце сидит. Ведь из-за меня и ты пострадала, святая душа.

Нёмушка в порыве прижала его голову к груди, и гладила как ребенка, пока не затих, затем показала рукой,… езжай, простила я тебя. Федор встал, поклонился и побрел к ожидавшей его машине. Как Федор уехал, что-то с Нёмушкой неладное стало твориться. И так немая, а тут совсем затихла. Ни ложкой не взбренчит, ни тарелкой не звякнет. Только уставится в окно и смотрит сквозь него невидящим взглядом и плачет. Муж и дети и так и сяк к ней, мол, что случилось. Она же виновато так, ласково рукой помашет, ничего, все хорошо и снова в слезах в окно. Все терялись в догадках.

Как-то за обедом, вся семья собралась, принесли телеграмму. Степан вслух прочитал ее, мол, умер Николаев Федор, просил о его смерти известить по такому адресу. Нёмушка без памяти так и повалилась. Все кругом забегали, деревенского фельдшера вызвали, она укол сделала. Толку нет. Фельдшерица говорит бесполезно, помирает она. Сердце. Недолго осталось. Все затихли, дети плачут. На краткий миг очнулась Нёмушка, огляделась, рукой поманила мужа и вдруг чудо… заговорила,… речь вернулась к ней, через силу сказала: Прости Степушка! — и заплакала, затем неожиданно зашептала: Феденька, Феденька мой! — а сама плачет, плачет, так в слезах и отошла.

Ох, что любовь с людьми делает — покачала головой тетя Шура, — до смертного часа видно, любила своего беспутного Федора. Воистину, любовь зла — полюбишь и коз… Прости Господи! — перекрестилась бабка и продолжила, — А когда хоронили, вся деревня вышла. Степан страшно по ней убивался, молчал днями, на уговоры детей только и сказал: Долго не заживусь на этом свете без матери вашей! — и точно, полгода не прошло, умер. Тут рядом и похоронили. Вот и весь сказ.

Я под впечатлением рассказанной истории, посмотрел на фото Нёмушки, на ее необыкновенные глаза и задумался, «Как судьба била и корежила эту женщину, доведись мне все проклял бы на свете, а она все стерпела, даже после смерти умудряется, светить необычайной любовью. Не каждому дано такое! "

— Ну что, пойдем? — толкнув, прервала мои думы тетя Шура.

— Пойдем, — очнувшись, сказал я, встал, поклонился могиле, тетя Шура перекрестилась, и мы гурьбой направились к воротам кладбища. За нами вереницей потянулся оставшийся народ. Мир тебе, Анастасия, по имени Нёмушка