Три эпохи «Крестов»
Миллион двести кирпичей, семьсот заключенных-строителей и одна не найденная камера. Все это — о легендарных петербургских «Крестах», созданных в конце XIX века. При строительстве в раствор клали куриные яйца — чтобы стены были крепче. Так на Руси издревле возводили храмы. Вот и получилась тюрьма-храм, тюрьма-крест. Этот крест потом пришлось нести многим — бывшим/будущим министрам, писателям, ученым, бандитам. И как когда-то преступники по кирпичику складывали свой будущий «дом», так из судеб «постояльцев» этого дома складывалась история страны. В конце 2017 года заключенных увезли в новое СИЗО, и старые «Кресты» опустели. Но истории — остались.
…
Из истории «Крестов»
«Кресты» основаны в 1892 году. Они строились как тюрьма-
одиночка по проекту Антонио Томишко. По легенде он
сказал царю Александру III: «Ваше величество, я для вас
тюрьму построил». Царь ответил: «Не для меня, а для
себя!» — и заточил архитектора в камеру 1000, где тот
якобы и умер. Эту камеру до сих пор и не нашли.
При царе «Кресты» считались образцовой тюрьмой. Все
ее обитатели обязаны были работать. В основном сюда
сажали политических заключенных. Больше всего их было,
конечно, в годы революций. Но даже тогда, судя по
свидетельствам, тюрьма еще оставалась одиночкой.
…
«Сегодня вы в тюрьме сидите, а завтра, может быть, министрами станете». Досоветские годы
«Кресты» стали не только самой знаменитой русской тюрьмой, но и самой «звёздной». Здесь коротали дни множество известных персон. Глава Временного правительства Александр Керенский в своё время провёл в этой тюрьме четыре месяца. На удивление, Керенский довольно тепло отзывался о «Крестах» и подчёркивал, что проведённое здесь время пошло ему исключительно на пользу. Также он говорил о том, что камеры не запирались, и заключённые могли спокойно ходить друг к другу в гости.
«Четыре месяца уединения на полном государственном обеспечении позволили мне лучше разобраться, что происходит в стране» — вспоминал Александр Керенский.
Светлые стены, деревянные полы, довольно большое окно. Похоже на комнатку в хостеле, вполне можно жить. Камера 366 — экскурсионная. В ней почти все так, как было в самом начале: труба парового отопления, электрическая лампочка («Кресты» стали первой в России тюрьмой, куда провели электричество), стол, табурет, койка и полка с посудой. В двери — окошко: через него можно передавать еду и присматривать за заключенным.
Примерно в такой камере-«келье» в конце позапрошлого века сидел революционер и писатель Порфирий Инфантьев. У него типичный для питерского «политического» тюремный путь: сначала — дом предварительного заключения на Шпалерной улице, потом — «Кресты». Спустя годы уже советские «политические» будут перемещаться по тому же маршруту.
Инфантьева пугали «Крестами»: там одиночное заключение, обязательные работы и вообще «не дай Бог никому туда попасть». Он удивлялся: о тюрьме писали как об «образцовой». И изнутри она тоже была хороша, с «просторными, светлыми и чрезвычайно чистыми коридорами, где не виднелось ни одной соринки».
В камере — Евангелие, миска, кружка и ложка. Вещи должны были лежать в строгом порядке, иначе — наказание. Одежду перед сном тоже приходилось раскладывать в строгом порядке. Как-то Инфантьев сделал это иначе — его среди ночи разбудили стуком в дверь и заставили сложить все «по уставу». Было много необъяснимой канцелярщины — например, чтобы получить свои собственные носовые платки (изъятые по приезде), пришлось писать заявление начальнику тюрьмы. Без этого также нельзя было заказать ветчину и сыр в тюремной лавочке, хотя сахар, хлеб и лимоны продавались просто так. На лимоны тюремщики особенно напирали. Позже Инфантьев узнал: эти фрукты тут были средством от цинги, которая развивалась у большинства заключенных (кормили не очень — например, «разваренным в воде с разными приправами картофелем, который клали даже не чищенным, прямо в шелухе»). Но зато всякий раз, когда речь заходила о плохой пище, начальство могло сказать: да здесь даже чай пьют с лимонами!
На перекрестке двух коридоров находилась площадка, с которой сразу можно было видеть все, что делается во всех четырех концах и во всех этажах, за исключением пятого, подвального, этой тюрьмы, построенной наподобие четырехконечного креста, отчего арестанты и прозвали ее «Крестом». Собственно, тюрьма состоит из двух корпусов, сообщающихся между собой, причем второй корпус имеет точно такое же устройство, как и первый, а потому ее называют еще иногда множественным числом «Крестами»
— Порфирий Инфантьев
«Политических» тут уважали больше уголовников, поэтому к Инфантьеву надзиратели обращались на «вы». Владимир Дмитриевич Набоков (отец автора «Лолиты») был здесь в еще большем почете. Он попал в «Кресты» несколько лет спустя, прямиком из I Государственной думы, распущенной в июле 1906-го. Тогда в тюрьме оказалось много бывших депутатов. Набоков ходил здесь в голубой шелковой рубахе, привез с собой резиновую ванну, сам готовил простоквашу из «превосходного» молока и писал жене письма на туалетной бумаге. «Койка узка и жестка, но я уже приспособился и сплю хорошо (…) Днем койка поднята», — рассказывал он. Кровати в одиночках действительно прикрепляли к стене на весь день. Годы спустя, когда койки уже были другими, спать днем заключенным все равно запрещали. На вопрос «почему» здесь пожимают плечами: порядки такие. «Нельзя, чтобы арестанта нужно было вести к адвокату, а он спал: потеря времени, — объясняет нам Наталья Ключарева, сотрудница СИЗО-1 УФСИН России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. — После отбоя спать почему-то никто не хочет!»
Набоков днем не спал — он читал привезенные с собой книги и изучал уголовное право. Кстати, эти книги бывшие депутаты оставили в «Крестах» — и они стали основой нынешней тюремной библиотеки. А самой популярной книгой среди заключенных во все времена было «Преступление и наказание» Достоевского.
А в 1917 году в здесь оказался Раскольников. Правда, не Родион, а Федор (а если уж совсем точно, то Федор Ильин: фамилию персонажа Достоевского он взял как псевдоним). Революционер, большевик, он попал сюда незадолго до Октябрьской революции и называл «Кресты» «тюрьмой Керенского» (сам министр Временного правительства побывал там несколькими годами ранее). Кормили в те годы плохо: «На обед нам давалась тошнотворно пахнущая бурда из тухлой солонины. От небольшого куска этой плававшей в супе тухлятины во рту оставалось ощущение кисловатых помоев…» Зато обращались с «политическими» как никогда осторожно. Лучше всего причину этого поведения сформулировал один надзиратель: «Вот сегодня вы в тюрьме сидите, а завтра, может быть, министрами станете».
Осторожный надзиратель как в воду глядел: сидевший в те же месяцы Лев Троцкий через некоторое время станет наркомом, а сам Раскольников — дипломатом. Правда, карьеры обоих закончились довольно скоро. В 1929 году Троцкий был выслан из СССР, а позже убит. Раскольникова сместили с должности в 1938 году. Он тогда был в Берлине и узнал об этом из газет. Домой возвращаться отказался. Видно, очень не хотел побывать в уже сталинских «Крестах».
…
Из истории «Крестов»
В советские годы «Кресты» стали лагерем принудительных работ, а позже — СИЗО. Здесь уже не было «одиночек»: слишком много заключенных сюда поступало. Большинство из них были политическими — особенно в годы Большого террора.
В 1922 году произошел первый в истории «Крестов» побег. Его совершил знаменитый налетчик — «Ленька Пантелеев, сыщиков гроза: на руке браслетка, синие глаза». Но на воле он пробыл недолго — через несколько месяцев его разыскали и убили. До 90-х зафиксированы еще три попытки бегства: в 46, 81 и 84 годах.
…
«Боже мой! Боже мой! Завтра явятся за мной».
Годы репрессий
В коридоре, рядом с плакатом «Инструменты и предметы для проведения личного обыска, досмотра вещей и продуктов питания», стоит памятник Анне Ахматовой. Гипсовый. Бронзовый поставили напротив здания, на противоположном берегу Невы. Не очень понятно, почему там — в «Реквиеме» она завещала воздвигнуть его «здесь, где стояла я триста часов» — то есть у дверей СИЗО, на месте тюремных очередей. Но, видно, там он мешал бы пешеходам.
Как Ахматова связана с «Крестами», расскажет каждый, кто помнит школьные уроки литературы. В 1938 году посадили ее сына, будущего ученого Льва Гумилева. В эти дни, когда «ненужным привеском качался возле тюрем своих Ленинград», из камер «Крестов» можно было бы набрать кафедру преподавателей для какого-нибудь университета. Или редакцию газеты. Муза посещала в «Крестах» писателя Даниила Хармса, авиаконструктора Андрея Туполева. Именно здесь он создал свои самые выдающиеся разработки.
«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу.» (Из поэмы Анны Ахматовой «Реквием»)
Раз, два, три, четыре —
Мы сидели на квартире,
Вдруг послышался звонок,
И приходит к нам стрелок.
С ним агент и управдом,
Перерыли все вверх дном.
Перерыли все подушки,
Под кроватью все игрушки,
А потом они ушли
И… папашу увели.
Раз, два, три, четыре, пять —
Через день пришли опять.
Перерыв квартиру нашу,
Увели с собой мамашу!
Боже мой! Боже мой!
Завтра явятся за мной.
Один из авторов этой «считалочки» — актер Георгий Жженов. В будущем — народный артист. А тогда, в 1938 году, — политический заключенный, обвиняемый в шпионаже, а спустя годы получил премию КГБ СССР. Другой автор — писатель Юлий Берзин.
Его отправят в лагеря за антисоветчину и через несколько лет там расстреляют. А до этого они восемь месяцев просидят в «Крестах», где в одну камеру набивалось по двадцать человек, и единственным свободным местом для «свежего» заключенного была «параша». Первое время Жженов на ней и жил — пока кого-то не вызвали «с вещами».
Кормили их совсем не так, как когда-то Набокова. У Жженова стали шататься зубы, и он попросил тюремного врача «выписать» ему винегрет. Эта врач была женой начальника тюрьмы, красивая, «королева снов моих, моя богиня», как напишет о ней актер. Ему даже казалось, что у них роман — «к сожалению, платонический». А познакомились они, когда у заключенного отнимали штаны. Дело было перед ноябрьскими праздниками, а штаны были красные, лыжные: «Видно, опасались, как бы в юбилей Великой Октябрьской революции я не стал размахивать ими сквозь намордник зарешеченного окошка камеры». Так все праздники он и проходил без штанов. И винегрета не дождался. Врач пообещала ему рыбий жир, правда, только через несколько месяцев. А Жженов в ответ обещал посвятить ей стихи — и слово сдержал: «Пришла весна. На север потянули гуси. // А я все жду ее, но тщетно, нет — // Я не дождуся той Маруси, // Что носит в чаше винегрет…»
Перед отправлением на этап заключенных собрали в одной камере. Сорок человек с трудом сгрудили на восьми квадратных метрах. Зачем это было надо — объяснить невозможно. Так они провели пятнадцать часов — прижавшись друг к другу вплотную, без возможности сходить в туалет, почти без воздуха. Но в духоте и смраде заключенные стали читать стихи Блока о Прекрасной Даме. А потом — и свои.
Где, в какой камере это было, сейчас уже никто не скажет. Как и того, где сидел Гумилев. Не запоминали таких вещей, не до того было. В годы репрессий даже тюремное начальство менялось так быстро, что фотографии некоторых впоследствии и в архивах найти не удалось. (Доводилось ли бывшему начальнику самому оказываться в камере «Крестов», тут не знают. Скорее всего, если их сажали, то не сюда). К тому же редко бывало, чтобы заключенный как поступил в камеру, так там и остался на несколько месяцев — обычно они «перемещались» по тюрьме.
Хотя камеру Иосифа Бродского, который сидел тут много позже, в 60-х (и не как антисоветчик, а как «тунеядец»), — несколько лет назад нашли. Она находится на четвертом этаже, но наверх нас не пускают. Говорят, из соображений безопасности: здесь узенькие лестницы и металлические решетки между этажами. Объясняют, что смотреть все равно не на что: камера и камера, они тут все одинаковы. Кстати, прежде чем оказаться в СИЗО, Бродский работал в соседнем здании — в морге. Видел оттуда, как заключенные посылают вещи «конем»: связывают из тряпок и простыней длинную веревку, прикрепляют к ней вещь, которую надо переслать, и через решетку «закидывают» ее в нужное окно. Потом ему пришлось посмотреть на это и изнутри. Сегодня его стихи выгравированы на памятнике жертвам политических репрессий — как раз через дорогу от него стоит Ахматова.
Льву Гумилеву, кстати, поэма матери не понравилась. «Реквием пишут в память умерших, но я-то остался жив», — говорил он. Жженов тоже остался жив. И годы спустя получил, как ни смешно, премию КГБ СССР за фильм «Ошибка резидента». Забирая ее, сказал: «Вы мне за это хотя бы место солнечное дадите в камере, если снова посадите?» В камерах «Крестов» достаточно солнца. Но с параши его не видно.
…
Из истории «Крестов»
В 90-х «Кресты» были переполнены. Говорят, иногда заключенные просто-напросто выпихивали новичка из камеры обратно в коридор, крича, что самим сидеть негде.
В эти годы здесь, как правило, сидели обычные уголовники. Иногда в «Крестах» оказывались криминальные авторитеты. Им удавалось обеспечить себе комфортную жизнь. Как-то, когда здесь «ждали» одного из них, изолятору подарили несколько цветных телевизоров. Но «авторитет» оказался в другом СИЗО.
Сейчас на территории одного из корпусов «Крестов» расположена колония-поселение, остальные корпуса закрыты. Что здесь будет, пока не ясно.
…
«Я от дедушки ушел и отсюда уйду». Лихие 90-е
Деревянные лавки, узкий длинный стол. Эти места вы точно видели в кино — здесь снимали многие «бандитские» фильмы. Это — комнаты для встреч адвокатов и следователей с заключенными. В углу — что-то вроде клетки. Это — на случай, если арестант психически неуравновешен или особо опасен. В такой клетке на встречах со своим следователем сидел Сергей Мадуев. Он же — «последний бандит Советского Союза», он же — Червонец.
Ребенком он на спор просидел в морге с покойниками больше суток. Тогда же, в детстве, грозил застрелить из соседского ружья мужчин, которых пьяная мать привела среди ночи. Уже став налетчиком, как-то в ресторане пристрелил швейцара за то, что тот требовал снять верхнюю одежду. А в другой раз пришел грабить человека, увидел, что у того стало плохо с сердцем, и вызвал ему скорую. О выборе «объектов» говорил: «Мимо «упакованных» я, конечно, не пройду» и считал себя чуть ли не Робин Гудом. По слухам, однажды присвоил воровской «общак». Себя он называл «вором вне закона»: ему было плевать на любые правила. И когда в 1990 году он оказался в «Крестах», то сразу сказал начальнику тюрьмы: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел и отсюда уйду, причем вместе с тобой выйду». «Выйти» в мае 91-го ему попыталась помочь его следователь Наталья Воронцова.
Рассказывали, что Мадуев говорил: «К ней чувства можно испытывать, когда полтора года сидишь в тюрьме. Тогда на нее потянет». Сам он утверждал, что в жизни бы такого не сказал. До сих пор неизвестно, что на нее так подействовало — большая любовь или большие деньги, — но следователь Воронцова пронесла бандиту пистолет. Червонец захватил одного офицера в заложники, другого — ранил и пытался бежать. Его сумели остановить. Откуда взялось оружие, выяснили быстро. Эта история была на первых полосах всех городских газет, о ней сняли фильм «Тюремный романс». Но что произошло между заключенным и следователем на самом деле — никто так толком и не узнал. Мадуев то говорил, что очень уважает Воронцову, то признавал, что просто ее использовал.
Воронцова? Чего она — не от мира сего? Так же, как и все, хочет кушать. Так же, как и все, хочет хорошо жить. Так же, как и все, хочет иметь счастье в личной жизни и все остальное. Надо только искать такие больные места. А больные места у всех есть
— Сергей Мадуев
Ожидая приговора, Червонец снова попытался бежать. На этот раз оружие ему передал сотрудник СИЗО. Утверждал, что бандит его загипнотизировал (признанная версия — это был подкуп). После новой попытки Мадуева перевели в «предвариловку» на Шпалерной. Его приговорили к смерти, но расстрелять не успели из-за моратория. В 2000 году он умер в колонии. Воронцовой дали семь лет, где она сейчас, неизвестно. «К нам как-то приходили на экскурсию, говорили, что она живет в Крыму, — улыбается Наталья Ключарева. — Работает адвокатом и не бедствует». Но все это — слухи.
По свидетельствам, в начале 90-х заключенным было довольно вольготно — и радио, и кипятильники, и даже между камерами можно было перемещаться. Но 23 февраля 1992 года здесь произошло то, что изменило порядки — как минимум на какое-то время. В этот день несколько заключенных, содержавшихся в отдельно стоящем корпусе, попытались сбежать, перебравшись через крышу на соседнее здание. План провалился. Тогда они пошли по кабинетам сотрудников. Застали нескольких человек, отмечавших праздник, и захватили их в заложники. Требовали бронежилеты, деньги и самолет в Швецию. (Когда в суде их спросят: «А почему в Швецию-то?» — они ответят: «А потому что туда все летят»). Преступников обезвредили, но один сотрудник СИЗО погиб. А в тот корпус впоследствии стали помещать заключенных с открытой формой туберкулеза. Сейчас там никого нет, здание законсервировано, и нас туда не пускают: «Нельзя, туберкулезную палочку хотите получить?» Что с ним будет — неясно. Как, впрочем, и со всей тюрьмой.
…Когда ходишь по коридорам «Крестов», не можешь не думать: а вдруг в это окно смотрел Троцкий? А вдруг в этой камере выбивали зубы будущему маршалу Рокоссовскому? А вдруг по этой лестнице водили самых известных «авторитетов» 90-х?.. И понимаешь, почему говорят, что здесь можно встретить призраков. В 2008 году даже камеры зафиксировали что-то «белое, летающее». Оно «поднялось, покружилось над корпусом, потом резко упало и разошлось». Что это было — до сих пор никто не знает.
Но сотрудники ФСИН на вопросы про «потустороннее» только улыбаются: «Нет, не видели». И страшно им здесь никогда не было. Работа и работа, ответственная только очень. А после работы можно прогуляться по Арсенальной набережной. И голубь тюремный гулит вдали.
«И тихо идут по Неве корабли».