вот допустим: ты встречаешь человека.
с самыми глазами человечьими,
ушами, родинками, обычным ртом.
он слегка волнуется, нелепо жмется, вздыхает с трудом.
а внутри у него — целый дом.
и леса на сотню миль вокруг простираются.
вот допустим: вид потрепан, пафоса лишен, нерадив.
но подобный ему не станет добычей морских ундин.
в замке ветхом на стенах две тысячи пыльных картин.
и симфонии Баха со скрипкой Вивальди
переплетаются.
вот допустим: тебе нравится человек.
он не ортодоксальный еврей, не грек.
не работник морга,
даже не рок-звезда.
ему невдомек, чем отличается хрупкая слюда и горная слюда.
и когда под уставшими ногами скрипит земля,
он не всегда знает идёт куда. сомневается.
предположим: бесперспективный работник, ни капельки не атлет.
но в лепрозории обугленной души негасим яркий свет.
по углам распиханы фантики щуршащие от конфет.
и пускай на кухне аромат маминых пирогов и котлет
на ближайшую декаду лет
поселяется.
дом увит плющом, крапива зловеще растет извне.
и в саду тюльпаны черные по весне.
звездный отряд медведицы становится в строй.
в полночь птица филин кружится над головой,
прокурлыкав, напомнит, что все непременно обернётся золой.
человечество — окунь на времени блесне.
вот допустим: ты стоишь на пороге.
нерешительность — просто очередной вид оков.
и пытаешься ручку нащупать, присутствие дверных позвонков,
давно неработающих звонков.
ты построишь себе шалаш у дома. разобьешь ночлег.
будешь песни орать,
хлебать под окном вино.
только человек воздвигнувший дом внутри — не откроется все равно.