Стыдно говорить… но, когда сегодня, Иванов, в очередной раз, нашел презерватив — он сильно расстроился. Просто ну ужас как.
— Да сколько же можно?! — первое что подумал он. И даже топнул ногой, так, что она потом какое то время даже болела. А в пару местах даже немного отстала подошва.
С учетом того, что это были ботинки той еще фабрики, у продукции которой подошвы никогда не отклеивались — можете представить очевидное и глубочайшее расстройство нервов Иванова… Да-с.
Так вот-с. Что ж в этом такого ж, возможно ж спросили бы ж вы — мало ли кто где когда находил презерватив, ну с кем не бывало!
Хха! Да! Возможно! Но что тут сказать — спросите лучше Иванова.
Попробуем послушать его мысли:
— Ммм, ну вот, опять презерватив… Какой-то тупой мужлан одевал его… ммм… на себя… себе на… аййй… урод… моральный недоносок… Потом совал его в… ммм… в святая всех святых
А вот она… такая вся готовая… и голая… и потная… и раздвигает… ммм… и он… такой тупой тупой… уж точно не читавший Достоевского… сует… туда, сюда… туда… сюда…
Ох уж эти мысли Иванова. Терпеть, что кто-то кому-то сует Иванов еще как-то мог, пока об этом не думал, для чего то ел борщ, то усиленно работал на работе, то читал того же Достоевского, и даже Менделеева изучал… особенно что касается изобретения водки… Но как он мог об этом не думать, когда натыкался то там то сям, на это мерзкое изделие резинового производства?! Это немое напоминание о том, что для него, для Иванова, это порочное изделие является предметом, которой, купи он его, был бы бесполезнее, чем старая кокарда от фуражки времен войны 1812 года, доставшаяся ему по наследству… Да, у Иванова не было женщины. И чем дальше, тем глубже он понимал, что и не будет. Волос все меньше, а перспективы ноль — его природная несмелость, малопривлекательная внешность, малый рост и ноги кривые. Еще это старомодное пенсне… тоже артефакт. Вот выбросить бы его — ан нет, мол удобнейшая вещь.
То всякие подшивки газет, журналов, каких-то наклеек. Все это на балконе, под столом, на шифонере. Стыдно приглашать в такой дом образованную даму… которая конечно же в первый вечер… не раздвинет. И во второй. И в третий. Ибо скромная. А как иначе! Только такую и надо… Только как же хочется сунуть, ммм… Затянуть однажды проститутку, напоить пошлым дешевым портвейном, рассказать пару пошлейших анекдотов — а та будет ржать, как лошадь, всенепременно ржать, коббыла… И самому напиться. И пьяному свершить… сей мерзкий акт… пьяным дышать в ее вздувшуюся вену на шее, имея желание полоснуть по ней бритвой… и уснуть… прямо на ней… захрапев… И проснувшись сгорать от стыда, боясь открыть глаза, чтобы не увидеть ее рядом и понять, что это был не сон…
О нет!
Уж лучше желать скромную, чем эти муки… Лучше мучиться от того, что в четвертый раз порядочная женщина к нему уж не придет… возможно именно из-за того, что он не попытался ей засунуть… или хотя бы намекнуть что хочет.
А он так нерешителен. Он эрудит. Он будет поражать ее знанием Достоевского. И Пушкина наизусть. И всей таблицы Менделеева… и умножения…
А она… Будет с грустью смотреть на него. А он томиться, что однажды, возможно, может быть…
Но страшно даже представить — как это он, приличный человек, интеллигент в седьмом колене, приличной женщине… и сунет.
Представить это не возможно!
Уж лучше с проституткой! Потом ее зарезать! И мучиться оставшуюся жизнь… но пережить все это…
Все это в себе бедный Иванов, как мог, успокаивал. Он купил аквариум с рыбками. Он что-то там паял паяльником. Какие-то детали в каком-то старом радио. Он смотрел футбол, и даже ругался настоящим матерным словом. Он иногда курил папиросы, и потом сильно кашлял. И жизнь его приобретала боле-менее ровный, спокойный характер… Пока он опять не находил презерватив.