1989 год, я очень любопытный ребёнок, сижу на уроке, от скуки ковыряюсь в носу, и не только в носу, и вдруг нащупываю у себя под нижней челюстью какое-то уплотнение. Так! Что же это? А оно тут раньше было? Может это что-то страшное? Об Интернете тогда и не слышали, поэтому спросить было не у кого. Ой, и заныло вдруг. Я умру? Я поднял руку, к неудовольствию строгой учительницы, отпрашиваясь в туалет, и долго рассматривал себя в зеркале. Кажется лицо чуть-чуть опухло. И горло красное. Точно хана! Я вспомнил, как в прошлом году мне без всякого обезболивания по садистски удалили аденоиды и мои ноги задрожали.
— Пока ты там прохлаждался, мы половину материала прошли, — высказала мне представительница самого лучшего в мире образования. — Садись уже. И прекрати вертеться!
Этому человеку я не мог доверить свою страшную тайну. Поэтому промолчал.

Охватившая меня паника вечером передалась родителям. Они вертели меня так и эдак, щупали шею, звонили бабушкам и прочим опытным людям. Описывали симптомы. Где-то стаскивались с запыленных полок толстенные справочники фельдшеров, с них сдувались засушенные листы алоэ; подорожники, служившие вместо закладки, безжалостно сбрасывались на пол; раскалялись телефонные трубки допотопных дисковых аппаратов. Никто ничего такого не помнил.
Я лежал и умирал. Сквозь полуприкрытые веки наблюдал за этой суетой, уже мысленно прощаясь с бренным миром, посылая последнее «прости» маме, бабушке и пионерской организации.
Утром мать опрокинула в себя третью банку валерьянки и потащила меня в детскую поликлинику.
— Так? — задумчиво сказал педиатр, ощупывая мой подбородок, челюсть и шею. — Не болит?
— Не-а, — обречённо помотал головой я.
— Странно, — сказал терапевт — Может миндалина какая-то вылезла, или лимфоузел. Короче, это не моя патология. Идите-ка вы к лору.
1989 год. Детская поликлиника районного города. Штурм кабинета лора напоминает взятие Зимнего дворца. Мать, попирая славу матроса Железняка, пробивается к солидной тётке в белом халате. У тетки на голове круглый блестящий рефлектор — знак принадлежности к династии специалистов ухо-горло-носа.
— Что у вас? — строго спрашивает тётка.
— Вот, — мать подталкивает меня к слепящей лампе. Я покорно плетусь, потому что уже поставил крест на своей неудавшейся жизни.
— Болит?
— Не-а, — привычно отвечаю я.
— Странно.
Лор жесткими пальцами мнёт мне шею, горло, челюсть. В её глазах появляется растерянность.
— Может воспаление какое-то. Открой-ка рот.
Я открываю доктору свой внутренний мир.
— Ага, — торжествующе говорит лор. — А вот тут у вас кариес. Может это с зуба инфекция? Гной стекает по каналу и собирается под челюстью.
Мать бледнеет и прислоняется плечом к косяку двери. Снаружи уже бьются в фанеру нетерпеливые пациенты.
— Идите-ка вы к стоматологу. Это видимо его проблема, — бодро говорит лор.
Вот тут мне стало страшно. Уже не за свою жизнь, а просто страшно. В 89-м году я ещё ни разу не лечил зубы. А от одноклассников слышал о стоматологах только плохое. Мол, эти товарищи похуже Гитлера. Им только дай забраться в твой рот — и пиши пропало. Уйдёшь как минимум с тремя пломбами.
Но куда деваться. Таинственное образование требует полного обследования.
В очереди к детскому стоматологу сидят с обречёнными лицами человек пять ребят разного возраста. Некоторые готовятся к смертельной битве, некоторые уже смирились и только тихонечко подвывают от страха. Над дверью загорается красная лампочка, и очередной страдалец исчезает в недрах адского кабинета. Если бы я умел — я бы молился.
Наступает моя очередь. Стоматолог — бодрый старичок лет тридцати пяти с седыми висками смотрит мне в рот.
— Болит? — традиционно спрашивает он.
— Не-а, — так же традиционно отвечаю я.
— Странно, — стоматолог копается у меня в зубах, повторяя какой-то шифр, словно легендарный шпион Рихард Зорге. — Тройка — кариес, пятерка — кариес.
— А это вот что? — в отчаянии спрашивает мать.
— Это? — врач задумывается. — Да-с, странный случай.
— Лор говорит, что это может гной стекать по каналу.
— Точно, — расцветает доктор. — Тогда вам не ко мне. Тут вскрывать надо. А я терапевт. Вам же надо к хирургу-стоматологу. Это в соседнем кабинете.
Очереди в соседний кабинет НЕТ. И это немудрено. Внутри — белая плитка, железное кресло с зажимами, слепящие лампы. Врач — могучий дядька, в плечах косая сажень, трехдневная щетина (хотя мать описывала его, как худощавого вчерашнего студента в очках, но я-то лучше помню!).
Он с интересом вертит мою голову в разные стороны.
— Болит?
— Не-а, — хором с матерью отвечаем мы.
— Ну раз не болит, то это не зубы. Вам бы к педиатру.
— Мы там уже были!
— Тогда к лору!
— И там уже были!
— И что?
— Нас послали к вам. Доктор, помогите! — в отчаянии молит мать.
— Спокойно, мамаша, — уверенно говорит доктор. — У нас лучшая в мире медицина. Сдайте-ка вы анализы, сделайте рентген и понаблюдайтесь пару дней. Кариес лечить будем?
Я посмотрел на железное кресло, на жутковатые инструменты и отчаянно замотал головой.
— Ну и не надо, — облегчённо вздохнул доктор.
Анализы мы сдали. Они оказались в порядке. Рентген в поликлинике поломался, а очередь во взрослой поликлинике растянулась на полгода. А так как непонятное образование не болело и в принципе не причиняло мне какого-то неудобства, постепенно про него забыли. Лишь изредка я по привычке проводил пальцами под челюстью, нащупывал уплотнение, и на секунду мне становилось страшно.
А тут Союз развалился, и всем стало не до моей челюсти.
Я вырос. Детская травма толкнула меня в объятия медицины. И на первом курсе медучилища я начал зубрить анатомию и узнал о существовании подъязычной кости. Той самой, которая опухоль, воспаление, гной от зуба и так далее. Впервые я нащупал своё уплотнение со спокойным сердцем и помянул добрым словом целый консилиум врачей-специалистов.
Коллеги, не надо так.