Вначале было слово и у человека было оно, и родилось, и обитало в его сознании, и сквозь уста умелые звучало в пространство бескрайнее родимого нашего общества. И мудрым оно было и добрым и громким, словно шум могучего водопада и твёрдым, как древние скалы и тёплым, наподобие летнего солнца и казалось, что в речах во всех человеческих слова этого прекраснее не было.
Развивалось это слово и множилось и передавалось из уст в уста, от сознания к сознанию и превращалось в умный, величественный и очень, ну действительно очень красивый текст. И настолько был благороден текст этот и чист, что казалось, не людские умы его создали, а небо само написало лучами в душе человеческой.
Рос этот текст и множился и распространялся по умам людским в начале звуками, затем страницами, наполняя сердца открытые любовью к ближнему и уважением. Долго, очень долго жил текст, обрастая слухами, покрываясь традицией, и со временем вырос и превратился в религию.
Добрая была религия эта и мудрая и объединяла она людей и помогала им жить, творить, уважать и любить себя и других, быть в мире с собой и с природой и с обществом. И росла религия и распространялась и заполняла собой всё больше пространства и ментального и витального и физического и, наполнив собой вокруг, всё что смогла, столкнулась она на границах своих ещё с одной доброй и чистой религией.
А в основе этой (другой) религии тоже слова были только лишь мудрые, чистые и красивые, но не похожа была она на соседку свою, отличалась по форме своей и звучанию. Добрые были обе они поначалу и справедливые, но не было понимания между ними, было зато одно желание общее, людские занять сердца и сознания. И спор начался между ними.
В начале тихий был спор, лишь мысленный и шёл он только в людских сознаниях, но заплутали аргументы их в лабиринтах многоярусных логики и, блуждая в поисках выхода, разбудил спор эмоции, и наполнились уши речей длинных звуками. И звучные были речи их и логичные, но не приходили никак религии эти к согласию, и не рождалась в споре их истина. А чувства становились сильней и сильней и пылали и бушевали они, словно дикая стихия природная и поднимали всю грязь со дна не совершенных и слабых душ человеческих. Через край перехлестнули эмоции, заглушив голос доброго разума, песнь любви, шёпот тихий разбуженной совести. Жизнь общества болью наполнилась. Полилась кровь людская рекой. Застонала от горя сама мать — Земля и заплакало Небо над загубленной судьбой человеческой.
В конце была тишина, зловещая, мрачная тишина. Некому было говорить, и некому было слушать и некому следовать ни той, ни другой религии. Пустыня на многие, многие километры, на долгие, долгие годы.
Не было в той пустыне ни умных речей, ни изящным почерком записанных текстов. Лишь на последнем заборе, ограждавшем уже разрушенный храм, осталось одно только совершенно другое очень короткое слово, накарябанное чьей-то спьяну дрожащей рукой, и было оно матерным.
Имеющий уши, да услышит. Имеющий глаза, да прочтёт. Имеющий разум, да подумает хорошенько и откажется воевать за идею, какой бы ни была она умной, возвышенной и красивой ибо жизнь человеческая важнее даже самого лучшего, самого нужного и самого гениального текста.