Однажды один провинциал в начале тридцатых приехал в Москву. И, чтобы приобщиться к высокой культуре, отправился на балет, как ему еще дома посоветовали. До этого он не бывал в театрах и не имел ни малейшего представления, что он там увидит. Оделся он поопрятнее и отправился пораньше, чтобы посмотреть красоты убранства Большого театра.
Но вот погасла знаменитая люстра, и начался спектакль. На сцене появились танцоры. Красиво, конечно, народные массы с флагами по сцене забегали, вроде как революцию норовят сделать, но… проходит пять минут, затем десять, потом пятнадцать. Наш зритель немножко заскучал. Через полчаса начал ерзать и с тоской посматривать на огромную люстру над головой — когда она, зараза, наконец, зажжется? В буфет захотелось просто нестерпимо.
Он еще немножко помаялся, а потом обратился к соседу — красивому старику с бородой и в пенсне на носу:
— Послушай, дядя, а что они все пляшут да пляшут? Уж спели бы что-нибудь.
. Сосед слегка, но необидно улыбнулся и охотно объяснил:
— Понимаете, молодой человек, это такой вид искусства — историю рассказывают только с помощью танца. Здесь не поют.
И в этот самый момент из оркестровой ямы поднялась певица в кумачовой хламиде и яростно и громко запела «Марсельезу» — это был экспериментальный синтетический спектакль «Пламя Парижа» Бориса Асафьева.
Провинциал торжествующе обернулся к слегка сконфуженному соседу:
— Что, дядя, тоже первый раз в театре?
А этот сосед-то был ни кто иной, как сам Владимир Иванович
Немирович-Данченко…
&