Недавно мне приснился пианист Михаил Шпарбер, умерший лет двадцать назад в Америке от инфаркта в возрасте 42-х лет. В моем сне он был румяным, хорошо одетым, молодым и загадочным.
«Привет, Миш! — обрадовалась я встрече, — так ты не умер?»
«Это глупый и чисто женский вопрос," - усмехнулся Михаил.
«Почему?» — обиделась я.
«А потому, что это смотря с какой стороны взглянуть. Если с твоей стороны — то я умер. Если с моей — то я, как видишь, вполне жив и здоров.»
«Так кто же из нас прав?» — совершенно растерялась я.
«А ты как думаешь?» — засмеялся Миша и похлопал меня по плечу.
Утром я рассказала сон мужу. Он совершенно не удивился. Мой муж не привык удивляться таким рядовым снам.
* * *
В 1976 году я поступила в Гнесинское училище на струнный факультет. На нем обучались скрипачи, виолончелисты, альтисты, контрабасисты и арфисты.
На нашем курсе училась одна виолончелистка Марина Г.
Она носила экстравагантную ультракороткую стрижку, детские разноцветные гольфы и школьную форму с комсомольским значком и черным фартуком.
И еще Марина занималась в классе у знаменитого педагога Бендичевского, воспитавшего не одну плеяду талантов и лауреатов.
Как она попала в класс к Бендичевскому, для многих осталось загадкой. Играла она посредственно, без вдохновения, выше тройки с плюсом или четверки с минусом никогда не получала и не особо огорчалась по этому поводу. Положение случайного человека в музыке ее вполне устраивало.
* * *
Но однажды зимой Марина приехала в Московскую консерваторию, твердым шагом прошла мимо гардероба в Большой зал, скинула на руки ошеломленной седой дежурной свое старенькое пальтишко и, прежде чем закрыть перед ее носом роскошную белую с золотом дверь, громко объявила: «В ближайшие три часа ко мне никого не пускать!»
Через минуту на сцене пустого Большого зала Московской консерватории зазвучала партита Баха в переложении для виолончели соло в исполнении виолончелистки-первокурсницы Марины Г.
Дежурная постояла у двери, послушала, пожала плечами. Потом пошла к телефону в фойе, сняла трубку, набрала нужный номер: «Здравствуйте, Виктор Палыч, это Мария Григорьевна беспокоит. Скажите, а что за виолончелистка у нас репетирует?»
Через десять минут двое дежурных, одна билетерша, завхоз и еще кто-то решительно вошли в зрительный зал.
«Здравствуйте!» — дружелюбно поприветствовал Марину Виктор Палыч, направляясь к сцене.
Марина перестала играть. Недовольно повернула голову. И сказала в никуда глухим голосом: «Я, кажется, ясно попросила никого ко мне не пускать. У меня концерт через пять часов, неужели мне нужно швабру искать, чтобы дверь закрыть?»
И вдруг вскочила со стула и закричала, сжав кулаки и выпучивая глаза на покрасневшем дергающемся лице: «Не сметь мешать репетировать лауреату международных конкурсов! Вон отсюда!!!»
Опешившие «культработники» поспешно покинули Большой зал консерватории. Через час перед закрытыми дверями стоял педагог Бендичевский и не верил своим ушам: Марина Г., одна из самых посредственных и скучных учениц за всю его многолетнюю педагогическую практику, его (как он сам говорил) «божье наказанье», играла талантливо, невероятно музыкально, зрело и виртуозно. «Не может быть, — повторял Бендицкий, — да нет же, этого просто не может быть.» Но это БЫЛО. Троечница Марина Г., на экзаменах еле пилившая гаммы и пьесы для третьеклассников, сейчас играла не хуже, чем Мстислав Растропович. А может, и лучше.
Наконец, педагог открыл дверь и со словами «что за номера, Мариша» направился к сцене.
Марина на секунду остановилась: «А, это вы, Александр Ефимович? Я очень рада. Я распоряжусь, чтобы вам выдали контрамарку. А пока- только не обижайтесь — подождите в фойе. Меня там телевизионщики с утра ждут.»
* * *
Приехавшая бригада «скорой» снимала Марину со сцены с криком и боем. Марина лягалась, кусалась, орала и умоляла врачей оставить ее в покое, потому что скоро начнет собираться публика, а она еще даже не переодета.
Спеленутую и обессиленную Марину увезли в Кащенко. Она пролежала там почти 3 месяца. Вернулась она оттуда прежней, здоровой и веселой, в самом конце года, перед сессией. Но вместе с рассудком к Марине вернулась бесталанность, покинувшая было ее на время Иллюзорного Забвения.
Марина взяла академический отпуск, съездила к себе домой, в Ульяновск, окончательно поправилась, а в сентябре как ни в чем не бывало пришла снова на первый курс к педагогу Бендичевскому. О ее странной болезни никто больше никогда не вспоминал.
Она снова начала заниматься: играла серо, пресно, с неохотой, из-под палки, не проявляя ни малейшего интереса к музыке, а Александр Ефимович Бендичевский, как и год назад, снова ворчал на уроках: «Вот же наказанье мое Божье, прости Господи!»
Прошло много лет. Давно нет на свете педагога Бендичевского. Давно потеряны следы Марины Г. — странной, бесталанной и самой худшей его ученицы. Впрочем, это как посмотреть…
Copyright: Садистка Пародистка, 2012
Свидетельство о публикации 112061809798