Я включил диктофон, задал первый вопрос и… стал рассматривать подошвы его ботинок. VIP полулежал в кресле, закинув ноги на роскошный дубовый стол прямо на уровне моих глаз. Головки медных гвоздей сияли на фоне черной дубленой кожи словно звезды под куполом планетария. Как и положено божеству, VIP при ходьбе попирал свое персональное небо.
Говорил он, снисходя к моему смертному несовершенству, — дружелюбно, но храня на лице выражение благородной брезгливости. Я давно заметил, что, уходя ввысь, ракета человеческого тщеславия тащит за собой шлейф в виде едва уловимой полуулыбки. Той, которая одновременно означает жалость и презрение ко всем нам, оставшимся внизу.
В огромном окне светились другие звезды — кремлевские. Уже стемнело, и в стекле отражался расположенный у противоположной стены кабинета трехметровый аквариум с пираньями — в середине девяностых держать их в офисах считалось шиком. Хищные твари вяло шевелили плавниками, перемещаясь от Спасской башни к Мавзолею и обратно.
На обложке журнала, в котором я тогда работал, VIP должен был появиться через неделю. Его тяжеловатое, но ухоженное лицо, будто уже отчеканенное на серебряной монете, объектив бережно переносил на покрытую тем же драгоценным металлом импортную пленку. Фотограф уважительно редко щелкал затвором камеры и слегка пришаркивал ногой, будто извиняясь за каждый новый кадр. VIPа не полагалось сильно беспокоить.
Мы поговорили о его карьере. Прозвучали привычные заклинания о трудном детстве, невнятные мантры о тяжком труде на пути к успеху, потом по шёлковой скатерти вдохновляющей лжи заскользили наперстки с пакетами акций и крапленые депутатские мандаты. Мне стало грустно и неинтересно. Когда материала для статьи набралось достаточно, я выключил диктофон и поблагодарил собеседника. VIP устало кивнул.
Я встал и протянул ему руку для прощания. Он тоже поднялся и вышел из-за стола. Дурацкая привычка — не смотреть в глаза малознакомым людям, никак не могу от нее избавиться. А может быть, мне действительно так понравились его туфли?
«Разбираетесь в обуви?» — неожиданно спросил VIP, перехватив мой взгляд. Я кивнул. И тут началось что-то по-настоящему интересное. Мой герой как бы вспыхнул изнутри и с нескрываемым энтузиазмом стал рассказывать о своих ботинках.
«Их делают в единственной мастерской в Неаполе — семья Петруччи занимается этим вот уже двести лет. На одну пару уходит три месяца работы и одна лошадь. Да-да! Есть специальная порода лошади, из крупа которой можно выкроить всего одну пару! Лошади должно быть два года от роду, то есть к трем месяцам прибавьте еще два года. Эти ботинки стоят как новый автомобиль, потому что вы оплачиваете труд уникальной семьи и расходы по содержанию животного. Но мои траты оправданы — я никогда не носил ничего удобнее. К тому же — на эту пару у меня пожизненная гарантия. Раз в полгода я отсылаю эти ботинки семье Петруччи в Неаполь, и они возвращаются как новые! То есть, если вы захотите, то вас в них похоронят лет через пятьдесят». VIP вдруг резко откинул назад свою львиную голову и заразительно рассмеялся.
Отхохотав над собственной шуткой, он предложил мне сигару, обнял меня за плечи и, нажав кнопку на селекторе, попросил секретаршу «принести что-нибудь легкое — перекусить». Время полетело незаметно. Хищные пираньи, кровавые кремлевские звезды, бедная лошадь, обреченная на смерть своим злосчастно образцовым крупом, далекая семья Петруччи и ботинки, в которых меня, при желании, положат в гроб — всё смешалось за помпезным дубовым столом, заваленным изысканной снедью и заставленной виски библейского возраста с библейской же непроизносимости именами.
Я спрашивал, он рассказывал, не останавливаясь. Там было всё — и гобелен Людовика XIV из версальского клозета Его Величества, и раритетный «мерседес», на котором ездил сам Герман Геринг, и баснословно дорогое пальто, сотканное из клочков шерсти, которую занесенные в красную книгу горные козы маленького итальянского островка оставляют на ветках кустарника, когда чешут о них свои уши. VIP — голодное дитя везде одинаковых рабочих окраин — явно искал в новой жизни приметы уникальности самого себя. Мы расстались под утро — почти друзьями. Он предложил меня подвезти, но я отказался.
Я прошел пешком всю Красную площадь, уворачиваясь от поливальных машин, миновал мост, крепко обнимавший еще сонную реку, оказался на Ордынке, по переулкам которой припозднившиеся парочки спешили к открытию метро. Мой город был прекрасен и тих. Он всматривался в мою молодость и так светло улыбался, что я завидовал самому себе.
А где-то — уже совсем далеко, навстречу чему-то важному — летел черный автомобиль с «мигалкой». В нем ехал большой человек, счастливый тем, что на ногах у него ботинки из задницы лошади, а на плечах пальто из оческов козла. И тем, что в его загородном дворце висит старый ковер из сортира давно истлевшего в земле иностранца. И тем, что по вечерам кровавые звезды за окном указывают ему путь то ли к победе над миром, то ли в пасть какой-нибудь хищной и равнодушной рыбы, невесть зачем плывущей от праздничной Спасской башни к темному как смерть Мавзолею.