Нам ветер дул, и солнце жгло под парусами.
Все б хорошо, да не везло со шкиперами.
Мы в нашем базовом порту, в Мадагаскаре,
десятка два кандидатур перетаскали.

Страдал наш первый капитан болезнью пятки,
а помер в бурю и туман от лихорадки.
На базу дали мы запрос: другого надо, мол,
и к нам курьерский бот привёз — такого гада!

Он из интеллигентов сам, педант и стерва,
он истрепал, как паруса, все наши нервы.
Палач, сатрап, навёл режим, замучил, вот как,
при нём устав, при нём нажим, разнос и плётка.

Он нам ругаться запретил — чего уж хуже!
И мы сказали: вот дебил, на кой он нужен?
Поразмышляли делово над всем над этим,
и за борт кинули его. Приехал третий.

А этот сразу показался нам небесной манной:
спокойный, тихий, неупрямый, часто пьяный.
Всё дозволял, такую дал нам всем свободу —
хоть песни пой в жестокий шквал, хоть прыгай в воду!

Завлёк, хитрюга, прям беда — как не поддаться!
Спиваться стали мы тогда и разлагаться.
Однажды в маленький буран на рифы сели —
Кто виноват? А, капитан? На самом деле!

Пять человек пошло ко дну, Христос спаситель!
Признай же, гад, свою вину, ты попуститель!
Долой, — кричим, — и песня вся! Послали к чёрту,
и он на базу подался, а к нам — четвёртый.

Ну, тот был малый ничего, его терпели,
да всё равно потом его туземцы съели.
Шальною пулей был задет несчастный пятый,
шестой же сгинул на тот свет, веслом помятый.

А вот с седьмого начались все наши муки:
он, сволочь, портил нашу жизнь — должно, со скуки.
Оригинальничал, бурбон, умишком скудный,
и ввёл, подлец, сухой закон на нашем судне.

Хотел к ногтю нас, чтоб его в печёнку дышлом —
но тут, ребята, у него заминка вышла.
У нас запасы — три глотка, и мало дела, —
а у него, у чудака, душа горела.

Он сам был выпить не дурак, ходил по шхуне,
перебивался кое-как, глотая слюни.
Потом смекаем: захандрил и духом сломан.
А кок, пройдоха, сохранил бочонок с ромом.

И мы пьяны, нам наплевать — тайком, конечно.
А он учует — и кричать! Хандрил, сердешный.
Дошёл до нормы капитан, за нами слово!
Ему стакан, он как в капкан — и всё, готово.

Вот так скатились до стыда, а он — до смеха.
Долой, кричим! И к нам тогда восьмой приехал.
Ну, этот парень был слегка на кладах сдвинут.
На рейде стал у островка, что всеми кинут.

Там камень голый, монолит, скреплён веками,
а он сказал, что здесь зарыт мильон деньгами!
Ну, мы прошлись туда-сюда, так потоптались,
глядим, тут нету ни черта. Завозмущались.
(что такое?)

Копаем день, копаем два, дрожим под ветром,
а продвигаемся едва по сантиметру.
А он, фанатик, стал кричать, ему неймётся,
орал, что надо, мол, копать, и клад найдётся!

Мол, шкот вам в глотку! — он орал, глотая водку.
Ну, мы ему, ваще, штурвал заткнули в глотку,
связали, в кручи унесли — глядим, икает
(значит, живой),
а сами снялись и ушли — пущай копает!

А наш девятый капитан — такой хитрющий!
Прослышал, видно, интриган, про предыдущих,
и испугался — думал, мы головорезы,
что не боимся, мол, тюрьмы и гнём железо.

Он выбрал самый лёгкий путь, от страха, видно, —
с ума сошёл! Мол, как-нибудь, не тронем, стыдно.
А мы тогда от всех забот так измотались,
что сбросить этого за борт и не пытались.

Потерпим, мол, что за беда — и мы терпели.
Ох, разошёлся он тогда, вы б посмотрели!
Наш флаг пиратский завязал узлом на роже,
и что зовут его, сказал, Весёлый Роджер.

Он то скакал, счастливый вдрызг, то был печален,
то волком выл, то мачту грыз, а мы молчали.
Когда ж он начал тьму рубить — не удержались,
пришлось вёревками скрутить, какая жалость…

И он лежал, притихший псих, приятель странный.
Ох, морда хитрая у них, у капитанов!
Не только в рай, но даже в ад путь не проторен —
чужие раны не болят, ядрёный корень.

…А вот сейчас нам отдых дан, почти как раньше.
Сейчас у нас не капитан, а капитанша.
И хоть подавлены при ней самодержавьем,
мы ей по скромности своей не возражаем.