Захожу вчера вечером в грузовой лифт.

В обеих руках — пакеты с продуктами.
Мне тяжело. Мне мокро. Мне устало.

Я промочила ноги, в самом начале, когда пыталась перелезть сугроб, и сейчас, проходив весь день, мне… гриппозно.

Лифты у нас в подъезде существа автономные. Они плевать хотели на инструкции. Они зачастую возят жильцов на те этажи, к которым у них лежит душа, независимо от нажатых кнопок.

Я не люблю грузовой лифт, он медлительный как будто создан на «Почте России», но оба другие, пассажирские, толкутся где-то выше двадцатого, и пока я буду ждать их, я могу выкипеть от раздражения.

Пакеты рвут руки, я загружаюсь в грузовой и нажимаю на кнопку «15». Именно там мое гнездо и два голодных галчонка, ждущих мамку.

Лифт медленно, с великим одолжением, закрывает дверь. Я прямо слышу, как он тяжело, по-старчески вздыхает и ворчит.

Лифты, они же как кошки, у них возраст — год за семь. Этому точно сотка уже. Наверное, это вообще наш подъездный домовой, Нафаня.

В последний момент в лифт влетает мужик. Он лыс и смел.

— Успел! — радостно говорит он, нажимает на восьмой и машет мне шаурмой. Он лыс и ел.

Лифт грузно ползет на восьмой, громко трясет дверями и тросами, карабкается, как обрюзгший и расплывшийся человек -паук.
Он больше не любит свою работу и хочет на пенсию.

На восьмом он выплёвывает мужика, закрывает дверь и вместо ожидаемого мной пятнадцатого вдруг едет вниз, на первый. Почти свободное падение.

— Ээээээ, — говорю я.

Я понимаю: старик отказывается воспринимать многозадачность. Сначала на восьмой, потом на пятнадцатый — это слишком сложно для него. У него уже лифтовой эксплуатационный Альцгеймер.

Поэтому он решил возить по одному пункту назначения. Не надо его перегружать. А то ишь ты!

На первом этаже он устало раскрывает дверь. Мол, слышь, психичка, выметайся.

Да щас! Я, подавляя бесюны, нажимаю на пятнадцатый.

В последний момент в дверь влетает парень-подросток. Он громко жует жвачку. Уже во время движения лифта парень нажимает на 11 этаж.

— Черт! — психую я.

Парень смотрит на меня с удивлением, в его глазах я психованная курица с пакетами, в съехавшей на бок шапке, сбежавшая от санитаров.

На одиннадцатом парень выдувает пузырь и выходит из лифта независимой походкой, как крендель из мультика: «Это ж бубль-гум».

Лифт захлопывается и падает вниз.

Сказать, что я в бешенстве, ничего не сказать. Мне хочется кинуть в него пакетом кефира или банкой горошка. Но это мой кефир и горох мой, мне жалко.

Я сейчас выйду из этой ловушки.

А то что я, как швейцар лифтовой, катаю жильцов! Будто мне делать больше нечего. Апчхи!

На первом я подхватываю свои пакеты и как пингвин, тяжело, вперевалочку, начинаю метаться по этажу, лупить по кнопке вызова лифтов, кудахтахтах, но оба пассажирских застыли на крыше, у них там шабаш, Карлсон, наверное, переезжает.

Черт, черт, черт!

Я понимаю, что моя судьба — грузовой.
Он, подлюка, призывно стоит с открытыми дверями, ждет жертв.

Я снова понуро загружаюсь в него.

Нажимаю свой 15-й.

За секунду до отправки в лифт влетает девушка.

О, нет, детка. Так дело не пойдет.

Я нажимаю на «стоп» и пока Нафаня открывает свой рот, пытаюсь объяснить ей, что сейчас моя очередь ехать, потому что лифт возит реально по одному адресу за раз, и я двоих уже отвезла, и щас вот опять…

Я говорю и торопливо машу пакетами.

— А? Что? — девушка раздраженно достает наушники из ушей.

Она не слышала ни слова. Нафаня уже почти захлопнулся.

Я в отчаянии открываю рот, чтобы объяснить все по-новой, но девушка вдруг нажимает на двадцатый.

— Что? Что все ко мне лезут? Весь день, только наушник одену, всем прискреблось со мной разговаривать! Что? Что? — психует в меня девушка, и я понимаю, что ее состояние еще похлеще, чем у меня. Может, она тоже заболевает?

— Ничего, — говорю я и нажимаю на пятнадцатый.

Девушка закатывает глаза, опять засовывает свой наушник в ухо, отворачивается и едет на мой этаж, даже не подозревая, что Нафаня только что сменил лифтового швейцара…