В среду Алексей Октябринович Балабанов отметил бы свой 56-й день рождения, если бы не тяжелая болезнь, отнявшая у России в 2012 году одного из самых значимых кинорежиссеров постсоветского периода. За время своей относительно недолгой творческой деятельности он принял участие в создании более двух десятков кинолент и снял несколько полнометражных художественных фильмов, каждый из которых не оставался без внимания всех, для кого имеет значение то, что происходит в отечественной культуре. И сам Балабанов сделал для того, чтобы эта категория людей была многочисленнее, куда больше, чем основная масса его коллег.

Полноценный дебют Балабанова в художественном кино — фильм «Счастливые дни» с Виктором Сухоруковым в главной роли. Он был снят 32-летним режиссером перед самым крахом СССР и, хотя создавался под заметным влиянием творчества Алексея Германа (который в то время еще не принялся за свою серо-коричневую эпопею по мотивам одной из книг Стругацких и занимался совсем другими фильмами), уже обладал многими чертами, которые принято считать типичными для большинства балабановских лент. Мрачные города, гнетущая атмосфера, чудовищный надрыв, время от времени нарушающий покой в царстве безысходности и тихого экзистенциального кошмара. Нередко так оно и происходило в фильмах Алексея Октябриновича, но это отнюдь не мешало ему быть одним из самых разносторонних режиссеров современности, умевшим удивлять и оставлять зрителя в состоянии иногда легкой, а иногда — крайней озадаченности.

Три года спустя Балабанов снял фильм «Замок», который впоследствии называл самым слабым из своих творений. Следует отметить, что сказал он об этом за несколько лет до того, как на экраны вышел «Кочегар», так что на тот момент такая оценка автора своего творческого пути была вполне справедлива.

Впрочем, нельзя согласиться с тем, что экранизация Кафки Балабанову не удалась совсем. Да, в «Замке» Балабанова много неоправданной отсебятины, разрушающей кафкианский сюрреализм довольно топорным психоделическим угаром, в «Замке» Балабанова есть ненужная и бестолковая концовка, отсутствующая, как известно, в книге (попытка держаться близко к тексту тем не менее не спасла другую экранизацию «Замка», снятую Михаэлем Ханеке). Но в то же время российскому режиссеру отчасти все-таки удалось передать дух произведений австрийского писателя — а это многого стоит. Здесь и отличные актеры, и удачно подобранные костюмы, и замечательные декорации. И, в конце концов, музыка гениального Сергея Анатольевича Курехина, который в свое время смог вытянуть даже аляповатый фильм «Лох — победитель воды».

Умение удивительно удачно подбирать музыку к своим фильмам вообще было очевидным талантом Балабанова. В 1997 году на экраны вышел фильм «Брат», в мир которого буквально вплетена музыка группы Nautilus Pompilius. Фильм моментально получил статус культового, и на несколько ближайших лет Данила Багров стал «героем своего времени», настоящим архетипом для России девяностых, ее Фаустом и ее Дон Кихотом. К сожалению, именно такой герой оказался нужен находящейся в состоянии хаоса стране, которой и дальше предстояли страшные потрясения. На их фоне в массовом сознании он превратился в эпического героя — особенно после выхода динамичного и удалого сиквела спустя три года, заставившего миллионы подростков со смаком декламировать цитаты Данилы и Виктора Багровых, а также других персонажей (отдельные диалоги неожиданно вновь актуализировались в одной из соседних стран, руководство которой довольно экстравагантным способом решило напомнить о существовании этого прекрасного фильма). Но и тогда ничто не мешало разглядеть, что Данила Багров — не богатырь XX века, а трагический персонаж. Как и должно быть с образами, попавшими в число «вечных».

Между двумя частями «Брата» вышел потрясший своей прямо-таки свирепой болезненностью фильм «Про уродов и людей», где мизантропическая рефлексия впервые доходит у Балабанова до каких-то потусторонних масштабов, сопровождаясь леденящей улыбкой Сухорукова, продолжающего поражать своими преображениями, и убийственным взглядом апатичного маньяка в исполнении Маковецкого. И все это — на фоне декандентства дореволюционной России. К нему Балабанов вернется в 2008 году в экранизации булгаковского «Морфия», но это будет уже совсем не то.

После «Про уродов и людей» к работам Алексея Октябриновича приклеился ярлык «чернуха», который еще прочнее закрепился за ним с выходом на экраны «Груза 200», иной эпитет к которому подобрать действительно трудно. От фильмов этой категории, которые выходят сейчас — и не без помощи мощных пиар-кампаний с восторгом принимаются публикой, критиками, выдвигаются на престижнейшие международные премии, «Груз 200» отличает удобоваримый сюжет и вменяемые персонажи со своей мотивацией. Однако кино все равно оказалось обескураживающе пустым.

Но, конечно, сводить все творчество Балабанова к «чернушности» просто нелепо. Достаточно вспомнить блестящий фильм «Война», который можно смело считать одним из лучших среди посвященных военной тематике и снятых в постсоветской России. Фильм, ставший первым для Алексея Чадова и одним из последних для Сергея Бодрова-младшего (он погиб в том же 2002 году) — настоящий шедевр, сейчас, увы, несколько подзабытый. В свое время он, впрочем, получил массу положительных отзывов и в России, и даже за границей. Последним, кстати, не могли похвастаться всероссийские блокбастеры «Брат» и «Брат 2», ломающие все представления европейцев и американцев о том, какими должны быть «боевики» — большее недоумение у западных зрителей вызвал разве что советский фильм-сказка «Морозко». Зато «Война» понятна всем, хотя и поражает зарубежную аудиторию «русской серьезностью» и «честностью».

Балабанов успел с видимым удовольствием попробовать себя в разных жанрах. И если в достоинства сентиментальной мелодрамы «Мне не больно» можно записать то, что на фоне остальных фильмов подобного рода она выглядит достаточно оригинальной, криминальная комедия «Жмурки» пребывает и по сей день в статусе культовой абсолютно заслуженно. Это, ко всему прочему, свидетельствует: дело тут не только в том, что «Жмурки» были сняты в нужное время в подходящем месте. «Гай Ричи по-русски», повествующий о «лихих девяностых», должен быть именно таким: гротескным, пародийным и буйным, с постоянными вкраплениями оголтелой «тарантиновщины». Удивительно, но артисты, редко радующие своими актерскими талантами, в «Жмурках» чертовски хороши. И в этом, безусловно, заслуга режиссера.

В 2010 году на экраны вышло одно из самых странных художественных произведений режиссера — фильм «Кочегар». Актеры-любители, невнятный сюжет, ужасающие своей глупостью диалоги и поступки, монотонная режиссура и доводящая до истерики примитивная навязчивая мелодия, которая почти не умолкает в течение всего фильма (а потом — еще несколько часов в сознании) — все это наводило на мысль, что режиссер целенаправленно, жестоко и виртуозно издевается над зрителем (чем-то подобным в последнее время, похоже, занялся Ларс фон Триер). И это как настоящему мастеру ему вполне удалось.

«Я тоже хочу» — последняя работа режиссера, вышедшая на экраны незадолго до его смерти, при помощи которой он, зная о скорой кончине, решил попрощаться с миром. Фильм, в котором многие по привычке и инерции вновь увидели сплошной мрак, повествует о тоске по недостижимому абсолютному счастью. Под великолепный саундтрек, предоставленный «АукцЫоном» и Леонидом Федоровым, несколько безнадег в отчаянии бросились к месту, где кроется счастье. Это место куда более привередливое, чем «Зона» Стругацких или даже Тарковского. Каждого из них могут «взять» или «не взять», и отвергнутым предстоит мучительная гибель. Заканчивается кино маленьким «реквиемом», который не был расшифрован современниками при жизни Балабанова. В фильме умирающий режиссер сокрушается: его «не взяли». Но хочется верить, что на самом деле все-таки произошло иначе.

ПРАВИЛА ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ БАЛАБАНОВА:

У меня нет круга общения, я редко выхожу из дома, не поддерживаю старых знакомств и терпеть не могу пустопорожних разговоров.

Я вырос в промышленном центре, где не существовало никакой другой логики, кроме как «все побежали, и я побежал». Единственное, чем я отличался от остальных, — я любил делать бомбы из наборов «Юный химик». Я знал много разных составов, смешивал и взрывал. Зачем? Зачем из рогатки воробьев убиваешь? Потому что это часть охотничьего инстинкта. Зачем стекла бьешь в домах? Ради удовольствия.

Я даже в Монреале один раз попал в обезьянник. Так, по глупости. Потому что они законопослушные, а я — нет. Полицейскому одному не понравился, вот и все. Послал его на хер, потому что он меня заставил стоять в миграционной очереди, а я на фестиваль опаздывал. Он пистолет вытащил, наручники, заставил меня руки за голову положить — в общем, весь набор. У нас бы все проще было: милиционер даст тебе по башке, и ты сидишь тихо.

Я никогда не голосовал. Раньше на выборы насильно гоняли, но я бросал пустой листок. Я и комсомольцем был, но в мое время даже хулиганы были комсомольцами.

Свою первую зарплату я получил после 9-го класса — за то, что вещи в экспедиции таскал да в лодке греб. Мы по озерам Челябинской области ездили — лечебные грязи искали. Это совсем глухие места — мы на уазике несколько дней по лесу ехали, чтобы до них добраться. А в этих озерах чудовищная концентрация соли, и вода совершенно черная. И ни души — ни рыбы, ни лягушек. В таких местах, думаю, и писатель Иванов-то не был.

Я не знаю, сколько стоит хлеб в магазине. Чего мне по магазинам ходить? У меня жена и дети.

Моему старшему сыну восемнадцать лет. Только какой он взрослый? Жениться он не собирается. Я вообще не знаю, что он делает. Он с малышами в прятки играет до сих пор. Хотя он очень умный парень — отличник, один из лучших у себя на курсе. Только он живет в очень замкнутом мире. Это называется инфантилизм, это сейчас у многих развито. Но это совсем другой мир, и я его не понимаю.

У меня плохая память на все современное: ни имен, ни названий, ничего не помню.

Изменилась ли моя жизнь за последние десять лет? Да, наверное. Дети выросли, фильмов прибавилось, родители болеют. Ну и каналов стало больше по телевизору.

У каждого режиссера есть только один хороший фильм. Мне «Про уродов и людей» нравится.

Данелия — хороший режиссер, он никогда не скатывается в гайдаевскую комедию. Я не люблю такое кино, когда все кричат и бегают.

Даже не помню, когда я последний раз смеялся. Я такие вещи не записываю. Помню только, что когда в восьмидесятом году я по студенческом обмену учился в Манчестере, то жил в старой рабочей семье. В этой семье дети были, внуки приходили. И мне это очень забавным казалось — что дети на английском разговаривают. Я ведь до этого никогда не слышал, чтобы дети на английском говорили.

Я всегда хотел экранизировать «Камеру обскуру» Набокова. Но, думаю, не смог бы, как он, уехать и писать на чужом языке. Хотя в молодости у меня даже было такое желание. А потом устроился на работу, и все само собой забылось.

Я не считаю кино искусством. Искусство — это когда человек что-то делает один. Художник создает искусство, писатель создает искусство, но когда ты зависишь от пятидесяти человек — какое это к черту искусство?

Никогда не выяснял своих отношений с Богом. Мне, в отличие от Терри Гиллиама, и так все понятно.

От окружающего мира я спасаюсь у себя в комнате. Сажусь и занимаюсь своими делами. Дома меня почти никто не трогает, дома меня уже все знают.

Я люблю старые трамваи. В этом нет никакой метафоры современности, никакой булгаковщины. Красивые они, вот и все.

Я не знаю, хороший я человек или плохой. Не мне судить. Умру — узнаю.

Я всегда ношу тельняшку, привык уже.