Диакон Андрей. «Страшный Суд»
При словах «страшный суд» положено испытывать страх и трепет. «Страшный Суд» — последнее, что предстоит людям. Когда истечет последняя секунда существования Вселенной, люди будут воссозданы, тела их вновь соединятся с душами — чтобы все-все смогли предстать для отчета перед Творцом…
Впрочем, я уже ошибся. Я ошибся, когда сказал, что люди воскреснут для того, чтобы быть приведенными на Страшный Суд. Если принять такую логику, то о христианском богословии придется сказать нелицеприятную вещь. Ведь «мы и просто грешного человека никогда бы не похвалили за такое дело, если бы он вынул из могилы труп своего врага, чтобы по всей справедливости воздать ему то, чего он заслужил и не получил во время земной жизни своей». Грешники воскреснут не для того, чтобы получить воздаяние за грешную жизнь, а наоборот — потому именно они и получат воздаяние, что они непременно воскреснут из мертвых. К сожалению, мы — бессмертны. К сожалению — потому что порой очень хотелось бы просто уснуть — да так, чтобы никто больше про мои гадости мне не напоминал… Но Христос воскрес. А все, что произошло со Христом, происходит и со всеми людьми — ибо Христос нес в Себе всю полноту человеческой природы. Это значит, что все мы теперь носители такой субстанции, которая предназначена к воскресению.
Оттого и ошибочно считать, что причина воскресения — суд («Воскресение будет не ради суда», — сказал христианский писатель еще второго столетия Афинагор (О воскресении мертвых, 14)).
Но уж если будет воскресение — то будет и встреча с Богом. Но встреча с Богом — встреча со Светом. Тем Светом, который освещает все и делает явным и очевидным все, даже то, что мы хотели скрыть порой даже от самих себя… И если то, постыдное еще осталось в нас, еще продолжает быть нашим, еще не отброшено от нас нашим же покаянием — то встреча со Светом причиняет муку стыда. Она становится судом. «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир» (Ин.3:19).
Но все же — только ли стыд, только ли суд будут на той Встрече? В XII веке армянский поэт (у армян он считается еще и святым) Григор Нарекаци в своей «Книге скорбных песнопений» написал:
Мне ведомо, что близок день суда,
И на суде нас уличат во многом…
Но Божий суд не есть ли встреча с Богом?
Где будет суд? — Я поспешу туда!
Я пред Тобой, о, Господи, склонюсь,
И, отрешась от жизни быстротечной,
Не к Вечности ль Твоей я приобщусь,
Хоть эта Вечность будет мукой вечной?
И в самом деле, время Суда — это время Встречи. Это раннехристианское ощущение смерти как Встречи вырвалось однажды у московского старца о. Алексия Мечева. Напутствуя только что скончавшегося своего прихожанина, он сказал: «День разлуки твоей с нами есть день рождения твоего в жизнь новую, бесконечную. Посему со слезами на глазах, но приветствуем тебя со вступлением туда, где нет не только наших скорбей, но и наших суетных радостей. Ты теперь уже не в изгнании, а в отечестве: видишь то, во что мы должны веровать; окружен тем, что мы должны ожидать».
С Кем же эта долгожданная Встреча? С Судьей, который поджидал нашей доставки в его распоряжение? С Судьей, который не покидал своих стерильно-правильных покоев и теперь тщательно блюдет, чтобы новоприбывшие не запятнали мир идеальных законов и правд своими совсем не идеальными деяниями?
Нет — через нашу смерть мы выходим на Сретение с Тем, кто Сам когда-то вышел нам навстречу. С Тем, Кто сделал Себя доступным нашим, человеческим скорбям и страданиям. Не безличностно-автоматическая «Справедливость», не «Космический Закон» и не карма ждут нас. Мы встречаемся с Тем, чье имя — Любовь. В церковной молитве о Нем говорится: «Твое бо есть еже миловати и спасати ны, Боже наш». Именно — Твое, а не безглазой Фемиды и не бессердечной кармы.
У Марины Цветаевой есть строчка, которая совершенно неверна по букве, но которая справедлива по своему внутреннему смыслу. Строчка эта такая: «Бог, не суди: Ты не был женщиной на земле…». В чем правда этого крика? Оказывается, наши человеческие дела, человеческие слабости и прегрешения будет рассматривать не ангел, который не знает, что такое грех, борьба и слабость, но Христос. Христос — это Сын Божий, пожелавший стать еще и Сыном Человеческим. Не Сверхчеловек будет судить людей, но Сын Человеческий. Именно потому, что Сын стал человеком, «Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну» (Ин.5:22).
Сын — это Тот, Кто ради того, чтобы не осуждать людей, Сам пошел путем страданий. Он ищет потерявшихся людей. Но не для расправы с ними, а для исцеления. Вспомните притчу о потерянной овце, притчу о блудном сыне…
Впрочем, последнюю притчу на язык сегодняшних реалий я бы переложил так: Представьте — живет стандартная семья из четырех человек в стандартной трехкомнатной квартире. И вдруг младший сын начинает ерепениться, всех посылать куда подальше, на всё огрызаться. В конце концов он требует разъезда. Квартира приватизирована. Сын, настаивая на своем праве совладельца, требует, чтобы ему уже сейчас дали его долю. Квартира стоит, скажем 40 тысяч «у.е.». Он требует, чтобы ему, как совладельцу, соприватизатору, была выдана четверть… Родители со старшим сыном в конце концов не выдерживают ежедневного противостояния со скандалистом, продают свою трехкомнатную квартиру, покупают для себя двухкомнатную, а разницу (10 000) отдают младшему сыну, который, удовлетворенный, «отваливает» в самостоятельную жизнь… Проходит время, и он, все растративший, потерявший, не приобретший никакого собственного жилья, возвращается к родителям в их квартиру, столь уменьшенную по его капризу. Чем же встречает его отец? Оскорбленно выставляет его вон? Просит старшего сына попридержать младшенького, пока отеческая длань будет вразумлять юного нахала?
В Евангелии притча кончается иначе: едва разглядев вдали возвращающегося сына, еще не зная, зачем он идет, еще не услышав ни слова раскаяния, отец выбегает навстречу и велит приготовить праздничный пир…
Отсюда и слова святителя Феофана Затворника: «Господь хочет всем спастись, следовательно, и вам… У Бога есть одна мысль и одно желание — миловать и миловать. Приходи всякий… Господь и на страшном суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была». Ведь — «Ты Бог, не хотяй смерти грешников»…
Бог ищет в человеческой душе такое, не окончательно, не безнадежно изуродованнное место, к которому можно было бы присоединить Вечность. Так врачи на теле обоженного человека ищут хоть немного непострадавшей кожи…
Об этом поиске рассказывает эпизод святого Петра Мытаря (память 22 сентября): «В Африке жил жестокосердый и немилостивый мытарь (сборщик налогов) по имени Петр… Однажды Петр вел осла, навьюченного хлебами для княжеского обеда. Нищий стал громко просить у него милостыни. Петр схватил хлеб, и бросил его в лицо нищему и ушел… Спустя два дня мытарь расхворался так сильно, что даже был близок к смерти, и вот ему представилось в видении, будто он стоит на суде и на весы кладут его дела. Злые духи принесли все злые дела; светлые же мужи не находили ни одного доброго дела Петра, и посему они были печальны… Тогда один из них сказал: „Действительно, нам нечего положить, разве тот хлеб, который он подал ради Христа два дня назад, да и то поневоле“. Они положили хлеб на другую сторону весов, и он перетянул свою сторону». Именно этот рассказ послужил основой для знаменитой «луковки» Достоевского…
Опять же в древности преподобный Исаак Сирин говорил, что Бога не стоит именовать «Справедливым», ибо судит Он нас не по законам справедливости, а по законам милосердия, а уже в наше время английский писатель К. С. Льюис в своей философской сказке «Пока мы лиц не обрели» говорит: «Надейся на пощаду — и не надейся. Каков ни будет приговор, справедливым ты его не назовешь. — Разве боги не справедливы? — Конечно, нет, доченька! Что бы сталось с нами, если бы они всегда были справедливы?».
Конечно, справедливость есть в Том Суде. Но справедливость эта какая-то странная. Представьте, что я — личный друг Президента Б.Н. Мы вместе проводили «реформы», вместе — пока ему позволяло здоровье — играли в теннис и ходили в баню… Но тут журналисты накопали на меня «компромат», выяснили, что я принимал «подарки» в особо крупных размерах… Б. Н. вызывает меня к себе и говорит: «Понимаешь, я тебя уважаю, но сейчас выборы идут, и я не могу рисковать. Поэтому мы с тобой давай такую рокировочку сделаем… Я тебя на время в отставку отправлю». И вот сижу я уже в отставке, регулярно беседую со следователем, жду суда… Но тут Б. Н. звонит мне и говорит: «Слушай, тут Европа требует, чтобы мы приняли новый Уголовный Кодекс погуманнее, подемократичнее. Тебе все равно сейчас делать нечего, так, может, напишешь на досуге?». И вот я, будучи подследственным, начинаю писать Уголовный Кодекс. Как вы думаете, что я напишу, когда дойду до «моей» статьи?..
Не знаю, насколько реалистичен такой поворот событий в нашей таинственной политике. Но в нашей религии Откровения все обстоит именно так. Мы — подсудимые. Но подсудимые странные — каждому из нас дано право самому составить список тех законов, по которым нас будут судить. Ибо — «каким судом судите, таким и будете судимы». Если я при виде чьего-то греха скажу: «Вот это он напрасно… Но ведь и он — человек…» — то и тот приговор, который я однажды услышу над своей головой, может оказаться не уничтожающим.
Ведь если я кого-то осуждал за его поступок, показавшийся мне недостойным, значит, я знал, что это грех. «Смотри — скажет мне мой Судия — раз ты осуждал, значит, ты был осведомлен, что так поступать нельзя. Более того — ты не просто был осведомлен об этом, но ты искренне принял эту заповедь как критерий для оценки человеческих поступков. Но отчего же сам ты затем так небрежно растоптал эту заповедь?
Собственно православное понимание заповеди «не суди» близко к кантовскому «категорическому императиву»: прежде, чем что-то сделать или решить, представь, что мотив твоего поступка вдруг станет всеобщим законом для всей вселенной и все и всегда будут руководствоваться им. В том числе и в отношениях с тобой…
Не осуждай других — не будешь сам осужден. От меня зависит, как Бог отнесется к моим грехам. Есть у меня грехи? — Да. Но есть и надежда. На что? На то, что Бог сможет оторвать от меня мои грехи, выбросить их на помойку, но для меня самого открыть иной путь, чем для моих греховных дел. Я надеюсь, что Бог сможет растождествить меня и мои поступки. Перед Богом я скажу: «Да, Господи, были у меня грехи, но мои грехи — это не весь я!»; «Грехи — грехами, но не ими и не для них я жил, а была у меня идея жизни — служение Вере и Господу!».
Но если я хочу, чтобы Бог так поступил со мной, то и я должен так же поступать с другими. Христианский призыв к неосуждению есть в конце концов способ самосохранения, заботы о собственном выживании и оправдании. Ведь что такое неосуждение? «Порицать — значит сказать о таком-то: такой-то солгал… А осуждать — значит сказать, такой-то лгун… Ибо это осуждение самого расположения души его, произнесение приговора о всей его жизни. А грех осуждения столько тяжелее всякого другого греха, что сам Христос грех ближнего уподобил сучку, а осуждение — бревну». Вот так и на суде мы хотим от Бога той же тонкости в различениях: «Да, я лгал — но я не лжец; да, я соблудил, но я не блудник; да, я лукавил, но я — Твой сын, Господи, Твое создание, Твой образ… Сними с этого образа копоть, но не сжигай его весь!».
И Бог готов это сделать. Он готов переступать требования «справедливости» и не взирать на наши грехи. Справедливости требует диавол: мол, раз этот человек грешил и служил мне, то Ты навсегда должен оставить его мне. Но Бог Евангелия выше справедливости. И потому, что по слову преподобного Максима Исповедника, «Смерть Христа — суд над судом» (Максим Исповедник. Вопросоответ к Фалассию, 43).
В одном из слов св. Амфилохия Иконийского есть повествование о том, как диавол удивляется милосердию Божию: зачем Ты принимаешь покаяние человека, который уже много раз каялся в своем грехе, а потом все равно возвращался к нему? И Господь отвечает: но ты же ведь принимаешь каждый раз к себе на служение этого человека после каждого его нового греха. Так почему же Я не могу считать его Своим рабом после его очередного покаяния?
Итак, на Суде мы предстанем пред Тем, чье имя — Любовь. Суд — встреча со Христом.
Собственно, Страшный, всеобщий, последний, окончательный Суд менее страшен, чем тот, который происходит с каждым сразу после его кончины… Может ли человек, осужденный на частном суде, быть оправдан на Страшном? — Да, ибо на этой надежде и основываются церковные молитвы за усопших грешников. А может ли человек, оправданный на частном суде, быть осужденным на Страшном? — Нет. А это означает, что Страшный Суд — это своего рода «апелляционная» инстанция. У нас есть шанс быть спасенными там, где мы не можем быть оправданными. Ибо на частном суде мы выступаем как частные лица, а на вселенском суде — как частички Вселенской Церкви, частички Тела Христова. Тело Христа предстанет пред Своим Главой.
Христос не желает отсекать от Себя Свои же частички. Бог всем желает спастися… Вопрос в одном: совпадает ли Его желание с нашим? Желаем ли спастись мы? Для темы же о Суде важно помнить: судимы мы Тем, Кто выискивает в нас не грехи, а возможность примирения, сочетания с Собой…
Когда мы осознали это — нам станет понятнее отличие христианского покаяния от светской «перестройки». Христианское покаяние не есть самобичевание. Христианское покаяние — это не медитация на тему: «Я — сволочь, я — ужасная сволочь, ну какая же я сволочь!». Покаяние без Бога может убивать человека. Оно становится серной кислотой, по каплям падающей на совесть и постепенно разъедающей душу. Это случай убийственного покаяния, которое уничтожает человека, покаяния, которое несет не жизнь, но смерть. Люди могут узнать о себе такую правду, которая может их добить (вспомним рязановский фильм «Гараж»).
Недавно я сделал поразительное для себя открытие (недавно — по причине своего, увы, невежества): я нашел книгу, которую я должен был прочитать еще в школе, а вчитался в нее только сейчас. Эта книга поразила меня оттого, что прежде мне казалось, что ничего глубже, психологичнее, ничего более христианского и православного, чем романы Достоевского, быть в литературе не может. Но эта книга оказалась более глубокой, чем книги Достоевского. Это «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина — книга, которую читают в начале и которую не дочитывают до конца, потому что советские школьные программы превратили историю русской литературы в историю антирусского фельетона. Поэтому христианский смысл, духовное содержание произведений наших величайших русских писателей были забыты. И вот в «Господах Головлевых» изучают в школе первые главы, главы страшные, беспросветные. Но не читают конец. А в конце тьмы еще больше. И эта тьма тем страшнее, что она сопряжена с … покаянием.
У Достоевского покаяние всегда на пользу, оно всегда к добру и исцелению. Салтыков-Щедрин описывает покаяние, которое добивает… Сестра Порфирия Головлева соучаствовала во многих его мерзостях. И вдруг она прозревает и понимает, что именно она (вместе с братом) виновата в гибели всех людей, которые встречались им на жизненном пути. Казалось бы, так естественно было предложить здесь линию, скажем, «Преступления и наказания»: покаяние — обновление — воскресение. Но — нет. Салтыков-Щедрин показывает страшное покаяние — покаяние без Христа, покаяние совершаемое перед зеркалом, a не перед лицом Спасителя. В христианском покаянии человек кается перед Христом. Он говорит: «Господи, вот во мне это было, убери это от меня. Господи, не запомни меня таким, каким я был в ту минуту. Сделай меня другим. Сотвори меня другим». А если Христа нет, то человек, как в зеркало, насмотревшись в глубины своих дел, окаменевает от ужаса, точно заглянув в глаза Медузе-Горгоне. И вот точно так же сестра Порфирия Головлева, осознав глубину своего беззакония, лишается последней надежды. Она все делала ради себя, а познав себя, видит бессмыслицу своих дел… И кончает жизнь самоубийством. Неправедность ее покаяния видна из второго покаяния, описанного в «Господах Головлевых». На страстной седмице в Великий Четверг, после того, как в доме у Головлева священник читает службу «Двенадцати Евангелий», «Иудушка» всю ночь ходит по дому, он не может уснуть: он слышал о страданиях Христа, о том, что Христос прощает людей, и в нем начинает шевелиться надежда — неужели же и меня он может простить, неужели же и для меня открыта возможность Спасения? И на следующий день поутру он бежит на кладбище и умирает там на могиле своей матери, прося у нее прощения…
Только Бог может сделать бывшее небывшим. И потому только через обращение к Тому, Кто выше времени, можно избавиться от кошмаров, наползающих из мира уже свершившегося. Но, чтобы Вечность могла принять в себя меня, не принимая мои дурные дела, я сам должен разделить в себе вечное от преходящего, то есть — образ Божий, мою личность, дарованные мне от Вечности, отделить от того, что я сам натворил во времени. Если я не смогу совершить это разделение в ту пору, пока еще есть время (Еф.5:16), то мое прошлое гирей потянет меня ко дну, ибо не даст мне соединиться с Богом.
Вот ради того, чтобы не быть заложником у времени, у своих грехов, совершенных во времени, человек и призывается к покаянию.
В покаянии человек отдирает от себя свое дурное прошлое. Если ему это удалось — значит, его будущее будет расти не из минуты греха, а из минуты покаянного обновления. Отдирать от себя кусочек самого себя же — больно. Иногда этого смертельно не хочется. Но тут одно из двух: или то мое прошлое пожрет меня, растворит в себе и меня, и мое будущее, и мою вечность, или же я смогу пройти через боль покаяния. «Умри прежде смерти, потом будет поздно», — говорит об этом один из персонажей Льюиса.
Хочешь, чтобы Встреча не стала Судом? Что ж, совмести в своем совестном взгляде две реалии. Первое: покаянное видение и отречение от своих грехов; второе: Христа, перед Ликом Которого и ради Которого должно произнести слова покаяния. В едином восприятии должны быть даны — и любовь Христа и мой собственный ужас от моего недостоинства. Но все же Христова любовь — больше… Ведь Любовь — Божия, а грехи — только человеческие… Если мы не помешаем Ему спасти и помиловать нас, поступить с нами не по справедливости, а по снисхождению — Он это сделает. Но не сочтем ли мы себя слишком гордыми для снисхождения? Не считаем ли мы себя слишком самодостаточными для принятия незаслуженных даров?
Тут впору открыть евангельские заповеди блаженств и перечитать их внимательно. Это — перечень тех категорий граждан, которые входят в Царство Небесное, минуя Страшный Суд. Что общего у всех, перечисленных в этом списке? То, что они не считали себя богатыми и заслуженными. Блаженны нищие духом, ибо они на Суд не приходят, но проходят в Жизнь Вечную.