Кораблям в холодном море ломит кости белый пар,
И лунный свет иллюминаторы прошиб.
А первый иней белит мачты, словно призрачный маляр,
И ревматичен шпангоутов скрип…
Говорят, на нашей шхуне объявился домовой —
Влюбленный в плаванье, бездомный домовой!
Его приметил рулевой,
В чем поручился головой,
И не чужою, а своей головой!
Он заглянул к матросам в рубку,
Закурил на баке трубку,
Полистал наш журнал судовой.
(Ах, бездомный домовой,
Корабельный домовой!) —
И под завесою пропал дымовой…
…Перевернутый бочонок,
на бочонке первый снег.
Куда-то влево уплывают острова.
Как с перевязанной щекою утомленный человек,
Луна ущербная в небе крива.
Кок заметил: «Если встретил
домового ты, чудак,
Так не рассказывай про это никому!»
А рулевой про домового разболтал,
и это знак,
Что домовой не являлся ему.
Он не ходил к матросам в рубку,
Не курил на баке трубку,
Не мелькал в хитрой мгле за кормой…
Корабельный домовой,
Ах, ты подай нам голос свой!
Ой-ой-ой! Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Ты, закури на баке трубку,
Загляни к матросам в рубку,
Рукавичкой махни меховой!..
Волны пенные кипят,
И шпангоуты скрипят,
И у о чем-то грустит рулевой…