Вот, предположим,
мальчик с взглядом зверя. Он пьёт, не церемонясь и спеша; застрявшее в зубах «in vino veri…» не увлажняет губ колючий жар. На нём ни формы, ни погон почёта, а на груди не блещут ордена. Флиртуя, он бросает ей: «Ну, чё ты?» взамен вопросу «Детка, как дела?», он провожает взглядом сотню юбок, глотает водку залпом — он мастак — и говорит ей: «Что ты киснешь, Люба?», хотя её зовут совсем не так.

Вот, предположим,
мальчик любит игры, а инструмент, дай Бог, найдётся сам. Из-под штанин торчат худые икры, ленивый луч ползёт по волосам. Он говорит: «Твоя подруга — бомба. Клянусь, я поломал бы с ней кровать». И тут же добавляет вдруг с апломбом: «Родная, вот не надо ревновать!», а после в тёмной спальне гладит плечи, скользит губами по больным местам — пусть даже это нихера не лечит — и трогает рукой горячей там…

Вот, предположим,
мальчик в драке мастер, в его руке — тяжёлый автомат. Он спрашивает: «Любишь? Любишь, Настя?» и под конец срывается на мат. Он режет ей ладони именами, играет между делом, на бегу, ломает, беспощадный, как цунами, пять веток пальцев лезвиями губ. И сам в горсти приносит ей таблетки, твердит: «Ударь, рассмейся, обзови!..»

Он вспарывает ей грудную клетку,
и в этом есть немного от любви.