Это стоит прочитать…
Я дописывала последнюю историю, когда раздался звонок: мужской голос сообщил, что мой номер ему дал друг, жена которого рожала у меня в прошлом году. А теперь и его жена ждет первого ребенка. Обычный звонок. Ничего нового. Назначила время для приема. Бывает так, что клиенты сразу вызывают отторжение. Женщина сидела молча, а ее супруг продолжал на меня налегать: вызов на роды в любое время, без всяких там «заболела, устала», присутствие мужа: «а то еще введете ей что-нибудь», совместное пребывание: «ребенка подмените!», никаких прививок: «задолбали опыты на людях ставить». И самое главное — никакого кесарева. Я спокойно сказала, что не смогу приехать к ним на роды. Отказ совершенно обескуражил мужчину, он тут же выложил на стол несколько крупных купюр. — Вы не думайте, мы богатые люди. — Меня не интересуют деньги. Я не могу гарантировать все ваши условия. Извините! «Господи, зачем ты мне послал этих людей? Не повезет тому, кто встретится с ними в родах.» — думала я, удаляясь из приемного покоя… Я долго перемалывала этот диалог, но через несколько дней и думать про них забыла. Было воскресное дежурство, куча работы, кроме родов и операций, большая выписка. В общем, как всегда по выходным. И тут вызывают меня в родовое отделение, где некий муж требует, чтобы к его жене пришел главный врач, «а то все остальные шибко молодые». Формулировка мне что-то напомнила, но я еще не осознавала, кто ждет меня внизу. В родовом боксе, словно лев в клетке, метался мужчина. Я его сразу узнала по массивному затылку. «А, это вы! Где главный врач?» «Сегодня я за него», — устало сказала я. И это чистейшая правда. В выходной день все функции администрации возлагаются на старшего врача смены. Мужчина еще больше завелся: — Мне главный нужен! — Его сейчас нет, он не сидит по выходным на работе. Если вы с ним договаривались — позвоните. — Ни о чем я не договаривался! Бардак тут у вас! Я не спорю. Осматриваю женщину. В прошлый раз до осмотра не дошло, но я про себя отметила: живот выглядит крупноватым относительно самой беременной. Она спокойная тихая женщина. Когда я склоняюсь, чтобы послушать ребенка стетоскопом, тихо шепчет: — Простите его, он хороший. Я просто киваю. И про себя думаю: так бывает — мужчина слишком беспокоится и выражает это в грубости к врачу. Но в душе скребут кошки: ребенок, как мне и показалось, большой, слишком большой. Вероятно, не сможет родиться сам. Или — серьезная травма. «Ну вот, начинается! Никакого кесарева!» — возмущается мужчина. — Я не говорю, что это будет обязательно, но мальчик очень большой, и есть такая вероятность. — Ничего, родит! Я просто ухожу из бокса. Разбирает злость: мной пытаются манипулировать в угоду своим взглядам, а главное, во вред своей жене и ребенку. В соседний бокс привезли женщину в потугах. Крик просто душераздирающий. Выясняю: вторые роды, первый ребенок умер в родах. Слушаю живот, в ожидаемом месте ничего нет, перемещаю трубку чуть ниже — опять ничего. «Тише!» Все замирают. Беру доптон, но аппарат только трещит — ничего похожего на сердцебиение. «Что-то не так?» — спрашивает между криками женщина. Тут начинается очередная потуга, и на стол выплескиваются черные воды. Все становится ясно. Последняя потуга, и безжизненное тельце лежит на пеленке: ребенок погиб несколько дней назад. Женщина кричит в ужасе: — Он же утром шевелился! Сделайте что-нибудь! Оживите его! — Это невозможно. Нам очень жаль. Сердце обливается кровью: неужели так бывает — что первый, что второй ребенок…"Вам надо обследоваться, чтобы понять, почему дети погибают". И тут женщина сквозь слёзы: «Я сама виновата! Не умирал у меня первый, я его оставила в роддоме. Мне 16 было. Это меня Бог наказал!» Тем временем в первом боксе роды идут своим чередом. Дело движется к полуночи, а раскрытие к полному. Пробуем тужиться, ребенок не движется совсем. И неудивительно! Он не меньше 4,5 кг. Муж опять заводится. «От вашего крика ничего не изменится, вы только пугаете жену. Хорошо, давайте поменяем положение. Возможно, ребенок сможет развернуться и опуститься». Не успеваю выйти из бокса — звонок из палаты беременных: отошли воды, схватки у тройни, срок 28 недель. Через 25 минут три крошечных малыша пищат на обогреваемом столе. Их мама плачет от счастья, не обращая внимания на продолжающуюся операцию: у нее за спиной бесплодие 10 лет, три неудачных попытки ЭКО, это четвертое. Всю беременность лежала в больнице, теперь вот — два мальчика и девочка: 1020, 980 и 860 граммов. Им предстоит долгий тяжелый путь к полноценной жизни. Шансы есть, но есть и много рисков. Пока мама этого не понимает. Она просто рада их рождению, их крошечным ручкам и ножкам, выразительным глазкам на фоне непропорционально большой головки. Через 30 минут педиатры уже сообщают, что двое на ИВЛ, а девочка пока справляется. Но и она пойдет на аппарат через 5 часов. Но это уже другая история. Я возвращаюсь в первый бокс. Женщина нехорошо кричит. Это такой специфический крик, он от нестерпимой боли при перерастяжении матки: плод не может продвигаться, а матка продолжает сокращаться. «Срочно в операционную!» «Никаких операций! Мы согласны на капельницу!» — заявляет муж. «Причем тут капельница? Она ей не поможет!» — «Я напишу в прокуратуру!» — «Можете идти туда прямо сейчас. Не мешайте нам работать. И позвольте спасти вашего ребенка!» — теперь уже я повышаю голос. Обращаюсь к женщине: «Вы должны сказать, что делать. Вы и только вы! Не бойтесь никого и слушайте себя. Вы согласны на операцию?» — «Да». Через 10 минут в моих руках кричит Максим, 4700. Он вцепился в мой палец и пытается запихать его в свой мягкий пухлый ротик. Виден его загривок в складочку — точно такой же, как у стоящего за дверью отца. Мы уже забыли про папины выражения в наш адрес. В 4 утра меня вызвали во второе отделение. Там только что родила наркоманка. Роды не первые, но добиться ответа от нее какие — невозможно, все мысли о дозе. Ребенка отодвинула, отвернулась. «Она не хочет его брать», — сообщила акушерка. «Я домой ухожу», — сказала роженица. «Давай так: ты долежишь до утра, в 9 часов придет юрист, ты оформишь отказ, и свободна. Хорошо?» — молчит, нахохлилась. Наверное, ждала, что ее будут оскорблять и ругать. Акушерка что-то бормочет под нос. Я просто отвернулась. Что я ей должна сказать: забирай ребенка домой? Зачем? Все равно его опека отберет — если успеет. А то и просто погибнет ребеночек от холода или голода. Невольно начинаешь думать: и зачем ей только дан этот малыш! И вдруг мелькает мысль. А что если. Поднимаюсь на 4 этаж, в палате тихо. На кровати еле слышно плачет женщина. «Я понимаю, что не вовремя, — начинаю я. — Но у нас появился отказной ребенок. Правда, он ребенок наркоманки. Может, подумаете об усыновлении. Мы могли бы помочь с документами. Вы просто подумайте». — «Нет, это мой крест. Я не хочу чужих детей.» ПРОШЛО ПЯТЬ ЛЕТ… Интересно, это только у меня так бывает или со всеми? Внезапно события давно ушедших лет проявляются как-то одновременно и сливаются в полосу новых событий. Я сидела на приеме в частной клинике (подрабатывала там). Прием был длинным, я порядком устала. В соседнем кабинете принимал педиатр, и, казалось, сегодня здесь собрались самые горластые малыши округи. Я с тоской посмотрела на список пациенток: еще 5 человек, две новых фамилии. Дверь открылась, на пороге беременная, широко улыбается. «Не узнаете меня? Максим, 4700″. Я виновато пожала плечами. „Муж не хотел кесарево, помните?“ Тут меня кольнуло: „Помню! Как у вас дела?“ „Максим — чудесный мальчик, ходит на самбо и в музыкальную школу. Спасибо вам! А я за вторым собралась, — и тихо добавляет, — сама хочу попробовать. Понимаю, что рубец на матке, но хочу. Вы не беспокойтесь, Саша не будет ни на чём настаивать, он очень изменился“. Что ж — все складывается неплохо: ребенок некрупный, шов хороший. Вот ведь судьба, думаю я, родит, скорее всего, получится! Не успела закрыться дверь, как в кабинет вошли две женщины: мама 35 лет и дочка — 15 лет, беременная. Дочка наркоманит уже 2 года, гепатит В и С, две попытки суицида, лечение в психиатрической и наркологической больнице. Мама плачет. Договаривается со мной о родах. Будущая внучка — все ее надежды. С тяжелым сердцем выхожу в коридор. Вылетает педиатр из соседнего кабинета и протягивает фото: „Смотрите, ваша тройня, помните, Алена, Алексей и Александр? Ну, 28 недель“. С фото на меня смотрят три красивых ребенка. „У Алеши только немного зрение пострадало, а так — все хорошо“. Я улыбаюсь. На диванчике сидит женщина с мальчиком лет пяти. Ее лицо мне кажется смутно знакомым. Прохожу мимо, и вдруг она меня откликается: „Помните меня?“ Ловлю себя на мысли, что за последний час уже второй раз ничего не помню. „Я от первого ребенка отказалась, а потом родился мертвый, вы мне предложили усыновить.“ Тут до меня доходит, кто это! Недоуменно смотрю на ее мальчика, видимо, в моих глазах все написано. Она отвечает: „Это Ваня, тот самый, которого вы предложили усыновить. Я тогда ушла из роддома, а ваши слова запали в душу. Ну вот и собрала документы, выяснила, где мальчик. Теперь это мой сынок. Он на танцы ходит и еще на хор. Все говорят, на меня похож.“ Она продолжает говорить, но я слушаю в пол-уха. Комок подкатывает к горлу, я понимаю, что сейчас потекут слезы. Мне хочется сказать что-то очень хорошее и доброе, но женщина перебивает: „Я вот к педиатру пришла, не знала, что вы здесь работаете. А можно я к вам ходить буду, у меня 24 недели. Только все очень сложно“. Ее беременность была действительно сложной: ушитая шейка, пессарий, уколы клексана. Как я и подумала, когда ее предыдущий ребенок умер, у нее было тромбофилия, которая замедляет теперь рост и этого малыша. Она ходила на консультацию в те же дни, что и девочка-наркоманка с мамой. У обеих задержка развития плода. Только у Кати из-за наркотиков, а у Юли из-за ее заболевания. … Прошло два месяца. На очередном дежурстве звезды сошлись: роды происходили как из рога изобилия. Сначала приехали Вика с Сашей. Рожали очень тихо. Вика мужественно терпела все схватки, а Саша шепотом спрашивал: — Может, все-таки кесарево? Боюсь я за ее рубец, вдруг разорвется. Я улыбалась и отрицательно качала головой: — Я тоже боюсь. Но это наша с вами тайна. Через три часа Вика родила дочку на 3700. Рубец выдержал. Саша сиял и раскачивал на руках девочку. У меня зазвонил сотовый: „Мы внизу, у Кати очень сильные схватки“. Катя и мама сидели в приемном покое. Катя очень бледная с легким желтоватым оттенком сцепила губы и выла. Мама в ужасе смотрела на нее, не зная, чем помочь. „Не переживайте, наркоманки всегда так реагируют на боль. Они ее не могут терпеть. Все нормально. Скоро родит“, — сообщила я, быстро осмотрев Катю. И действительно, вскоре маленькая, сморщенная девочка уже кричала на родовом столе. Катя безучастно блуждала глазами по стенам родовой, а мама заливалась слезами: „Спасибо, спасибо! У нее будет совсем другая жизнь, я обещаю, я буду ей заниматься, не дам ей связаться с наркотиками“, — словно слова клятвы произносила она. „Вам будет очень трудно, желаю вам сил!“ — говорю я и ухожу, чтобы больше их не видеть. Не знаю, хотела бы я такого обретения — замену или подмену дочери. В два часа ночи очередной звонок. Отошли воды у моей Юли, всего 32 недели, малыш совсем маленький, лежит поперечно. Надо оперировать. Еще и нет последнего мазка, придется во второе отделение определять. Юля огляделась: „Я здесь рожала свою первую девочку. Это было 6 февраля 199… года“. Мы с ней никогда не касались этой темы: „Вы бы хотели все изменить?“ — „Не знаю. Конечно, я бы сейчас не оставила ребенка. Но тогда это был единственный выход. Надеюсь, у нее все хорошо“. — „Вы бы хотели ее увидеть сейчас?“ — „Если только со стороны. Ей ведь уже за 20, возможно, свои дети“. Я кивнула. Малышка оказалась вполне активной, хотя и весила всего 1200 граммов — она отчаянно болтала в воздухе ножонками и пищала, лежа у меня на ладони. Я облегченно выдохнула. Не так уж все и плохо. Вот и сестрёнка теперь у Вани есть. Операция прошла спокойно. Только я наложила повязку, как в дверь просунулась голова акушерки из приемного покоя: „Нам кровотечение привезли, срок 34 недели“. „Не размывайтесь!“ — крикнула я операционным и побежала в приемный покой. На кушетке лежала молодая женщина: под ней не очень много темноватой крови. „Вот, встала в туалет, заболел живот, и потекло“, — извиняющимся голосом прошептала она. Давление высоченное, пульс частит. Дотрагиваюсь до живота — она морщится. „Вот тут“ — показывает она слева по ребру. Сердцебиение плода есть. „Вам надо срочно оперировать, иначе.“ „Там моя мама — скажите ей, пожалуйста, а то она волнуется“. Я помогаю погрузить женщину на каталку и выхожу в коридор. Немолодая пара, увидев меня, выскакивают: „Ну что там?“ — „Скорее всего, отслойка плаценты, надо срочно оперировать. Иначе все погибнут“. Женщина бледнеет: „Пожалуйста, это наша единственная дочка!“ „Все будет нормально, — я никогда не говорю хорошо, сама не знаю почему. — Вы сами рожали в срок? У вас все нормально было при беременности?“ Пара мнется, переглядывается. „Я не рожала, у нас бесплодие. Мы Машу совсем маленькую взяли из дома малютки. Она не знает, что неродная. Не говорите ей!“ Я чувствую всю неудобность ситуации: „Я лишь хотела узнать, не является ли то, что с ней происходит, наследственным. Конечно, я никому не скажу!“ „Про наследственность я не знаю, нам только сказали, что ее в этом роддоме родила молодая 16-летняя мамочка, наверное, здоровая“. В операционной все готово. Я как раз вовремя. Две минуты, и бледный мальчик повисает у меня на руке. „Что-то совсем плохой, отслойка плаценты почти полная, матка вся кровью пропитана. Караул.“ Мальчика интубирует педиатр и, завернув в пеленки, бегом уносит в ПИТ. Следующие 30 минут мы с ассистентом спасаем матку. Вообще, такую матку надо убирать. Она плохо сокращается, кровит. Но каким-то чудом после введения суперсовременных препаратов тромбы встают в сосудах, и кровотечение прекращается. „Тромбофилия, наверное“, — ворчит анестезиолог. До самого утра мы лечим еще патологическую свертываемость крови, переливаем плазму, кровь. Часов в 7 я заглядываю в детский ПИТ: девочка Юли лежит в кювезе, разглядывает меня через стекло, мальчик Маши в соседнем боксе в кювезе на ИВЛ. За стеклом в кроватке надрывается Катина девочка — у нее абстинентный синдром новорожденного…"Ничего, все будут жить долго и счастливо», — говорит уставшая педиатр. Наконец я сажусь оформлять истории. Юлину пишу быстро, я все про нее знаю. А вот Машину — долго, надо написать обоснование всех препаратов. Бессмысленно листаю страницы. Сколько ей лет, даже не посмотрела ведь. 21 год, родилась 6 февраля 199… февраля…199…Она у нас из дома малютки. молодая мать, 16 лет… рожала здесь в феврале 199… Меня словно облили холодной водой. Они ведь в одной палате лежат! Я навещала их каждый день. Юля учила Машу сцеживаться, Маша учила Юлю вязать пинетки. Они вместе перевелись в детскую больницу. Их дети ходят в одну группу садика. Женщины дружат, несмотря на разницу в возрасте, иногда вместе приходят ко мне на прием в консультацию. И никто не догадывается, какая тайна скрыта от них обеих…
Врач Панова Татьяна.