ДУЙСТВИЕ 3, ЯВЛЕНИЕ 2.

Гостиная замка Кобургберг. Портьеры на окнах плотно прикрыты. Конкордия Браниславовна (Ко Бра) величаво расположилась в «вольтеровском» кожаном кресле с высокой спинкой со сфинковской закаменелой неподвижностью на время всего действия. На её лице читалось одно: «Я — владычица!», но при более пристальном взгляде опытного физиономиста можно было разглядеть еле уловимые трещинки на губах и густо высыпавшую россыпь лёгких прыщиков на «царственном» носу, говорящие о мучительно-изматывающей застарелой болезни нервов и судорожных кишечных коликах, парализовавших в величественно-созерцательной позе их «полноправную властелину».

Её дочь, Лесная Фея, сидя у стола, воспользовавшись подслеповатостью, дремлющей в полузабытьи, Кобры, вызывающе открывает книжку со стихами, строго настрого запрещённого в их доме, автора Реликтового Гоминида и начинает демонстративно декламировать свои избранные строки, написанные в её честь, уверенная, не только в незрячести, но и в полной глухоте старушки:

Ты ищешь оправдания любви,
Уже живущей в твоём нежном сердце?
Я продиктую тысячу причин,
Но все они заранее известны
Тебе уже давно, кроме одной:
Поверь в себя и будь самой собой.
Не нужно романтизма напускного,
Желанье вспыхнет, загорится и уйдёт,
Как в зеркале бесценный облик тает,
Доступен только внутреннему оку,
Тот образ, что любимым назовёшь,
Когда сольёмся мы уста с устами,
Его полюбишь ты одним дыханьем!

Порывисто, распахивая дверные цветастые драпри, в зал торопливыми шагами вторгается, всё это время подслушивавший из соседней комнаты Юлий Штар. Он вырывает книгу и швыряет её в пламя горящего камина.

Желая выслужиться, изображает всем своим видом совершенное истощение сил и рьяную озабоченность.

— Ох! Только отдышусь… нет больше сил…
Спешил к вам с новостью… мы погибаем…

— Не слышу, батюшка, не слышу!
Ты, милый, громче говори!

— По лесу бродит вольтерьянец,
Непобедимый Страшный Ёж
Стихи, куплеты, манифесты,
Клеймящие ваш славный строй,
Теперь найдёте вы везде.
Сей выскочка — писака гнусный
(хотя, не спорю, он талантлив)
Вот это всунул мне в дупло.

— Что скажут звери — вот афронт!

— Я вам прочту, а вы судите.

Шепнула Фея: «Ну, завистник!
Чужою славой уязвлён,
Пернатый Филин-садомит!»

— Ты, ангел мой, читай погромче!

Кричит в ответ: «Не много ль чести?
Да не для вас, а для Ежа
Ведь он совсем не Чернышевский!»

— Я, милый мой, совсем глуха!

В полголоса: — Проклятье… нам!
Ты и в маразм ещё впадаешь.
Не слышишь старая карга.

— Я на-чи-наю фель-е-тон!

— Моей самой пылкой и преданной поклоннице — Кобре!

— Мон шер, но это уже слишком!

— Так называется сей труд.
Прошу, не прерывайте больше.

МОЕЙ САМОЙ ПЫЛКОЙ И ПРЕДАННОЙ ПОКЛОННИЦЕ — КОБРЕ!

Она панически пугается подошв,
Которые не раз ей хвост давили,
И в каждом проходящем господине
Ей чудится подбойка с каблуком.

Спасите! Слышу гулкие шаги!
Подошва где-то рядом! Ближе, ближе!
Зигзагами ползёт по грязной жиже,
Спасая шкуру ядовитая змея.

Вдогонку побежите вы, друзья?
Брезгливый ужас отражён на лицах.
Я буду к Кобре добр, великодушен,
Позволив край ботинка прикусить!

Она имеет слабость к стелькам, каблукам, шнуркам…
Возможно это давний психо-комплекс,
Доставшийся из нищенского детства,
С мечтой прошедшего о паре обувной?!

Довольно, не вгрызайся! — Береги свой яд!
Нужда в твоих услугах будет скоро,
Когда из пресмыкающейся кобры
Преобразишься силой дивных чар
В Царевну-Скоропею — мне лишь верной!
И преданно искристой чешуёй
Ты виться будешь рядышком со мной
Готовая по первому веленmю
Мгновенно жалить всех моих врагов.
А посему, я повторюсь:
Побереги свой яд и злость.

Я обещаю вспоминать тебя.
Утри слезу, и думай о хорошем.
Подошв не бойся — ползай не таясь!
(О бедная моя, какой испуг! — 
Такое пережить и не сломаться).
Пиши и думай непрестанно обо мне,
В стихах эпических и в прозе жития,
Храня любовь и преданность к кумиру.

Смиренный во Христе,
Твой Ёж Непобедимый.

Воцарилась драматическая пауза.

Лесная Фея подошла к ближайшему окну и отдёрнула занавесь.

Дневной свет хлынул в просторный полусумрачный зал, через открытую брешь — поток яркого голубого сияния, просвет в бесконечную лазурную даль, где мелькали быстро пролетающие птицы. Но едва проникнув в строгую, готическую, увешанную картинами старых мастеров, комнату, радостное сияние дня тотчас же ослабевало, угасало, потухало в портьерах, меркло в темных углах, где лишь столовое серебро и драгоценности, украшавшие разъярённых дам, загорались яркими бликами. Из-за могучих каменных стен раздавался глухой хохот потерявшей почтительность к господам народной толпы и раскатистое необузданно-жеребячье ржание, разрывающихся от издевательского рёва тысяч солдатских глоток — пойдут ли они на смерть за того над кем потешались с глумливой издёвкой?

Он передал пергаментный свиток хозяйке. Та ещё раз внимательно его перечитала, не догадываясь, что этот хрупкий листок, исписанный Непобедимым Ёжиком, походя, между более важными по его твёрдому мнению делами, и вставленный Старому Филину в дупло накануне ночью, может стоить ей самого дорогого, что она так трепетно ценила — власти!

Все было неподвижно, только время от времени уносилось к потолку облачко голубого дыма: вальяжно развалившись в кресле, во главе стола, Конкордия Браниславовна (Ко бра) жадно курила тоненькую дамскую трубку «миньон». Юлий Штар не переносивший запаха табака надрывно покашливал и покрякивал, нервно переминаясь в ожидании.

Наконец раздался голос Кобры:

- Вы предлагали ему денег, вы с ним говорили, баронет?

- Я назвал его «дворнягой», моя королева. Это должно было ошеломить проклятого наглеца и подавить его волю — не всякий способен прийти в себя после подобного! — с кичливым высокомерием выпалил он.

- Ежа — дворнягой? Великолепно!

- Вы не уловили тонкую иронию и скрытый полунамёк, ясновельможная пани. Он происходит из славного дворянского рода, отсюда игра слов: дворянин — дворняга… дворняжка — бедняжка… хе-хе… Вам не смешно?

Кобра внимательно испытующе смерила его ледяным презрительным взглядом и прошипела:

- Возьми себя в руки, старый болван! Не думаю, чтобы быдло на рыночной площади разбиралось в изысканном сарказме твоих неуклюжих ужимок!

Лесная Фея восторженно зааплодировала стоя за спиной своей матери.

Растерянный Штар, отворачивая суетливо-бегающий взгляд, пробубнил сбивчивой скороговоркой:

- Наш прямой долг найти проклятого негодяя и обрушить карающую десницу закона на его трепещущую голову. К нам попала тайная переписка вольнодумца с его возлюбленной. Она у меня в руках!

Прочтя её, она насмешливо произнесла:

- Хитрец, он искусно обвёл вас вокруг пальца! Вероятно, почуяв вашу нерасторопную слежку, Ёжик дал вам знать только то, во что сам желал вас посвятить! Ничего компрометирующего. Он невинен, как семинарист, откушавший курятинки в постный день.

- Тогда у нас нет выбора, моя госпожа. Нам нужен последний резерв для физического решения операции. Раз мы бессильны обратимся к Вольному Падальщику.

Его глаза выкатились из орбит, а рот оскалился в мстительно-хищной полуулыбке в предчувствие скорой расправы над грозным гонителем его кровавых авантюр и хитроумных махинаций, несущих горе и беспросветную обездоленность лесным зверушкам!

- Как я устала от вас! Действуйте, как задумано!