.
Те, с которыми что молчать, что говорить,
достаешь сигарету, а зажигалка уже горит,
допиваешь, а уже протягивают, чтоб долить;
им не требуется объяснять ни что болит,
ни по кому болит;
и соврал бы, да что соврёшь им, когда весь вид
мой красноречиво правду им говорит,
как они — обижаясь и злясь временами —
продолжают меня любить;
и я чувствую, как между нами
тянется, теплится, бесится, бьётся,
натягивается до предела, но никогда не рвётся
живая нить,
из всего, что имею — именно это стоит хранить.
Те, кто берут на слабо, а потом проверяют пульс;
при истерике бьют наотмашь по левой щеке;
к ним приходишь — расквашен весь, говоришь: «Боюсь!
существую, мол, при деспотичном ростовщике;
я ему по крупицам сдаю слова, но растет процент!
я готов замолчать, только что ему, если глух?!»
А они, улыбаясь: «Ну, давай, завершай концерт,
завершай подводить нам итог всех своих разрух»,
гладят нежно, и от их теплых рук
улыбка вспыхивает на лице.
Те, с которыми мне ещё жить и жить:
напиваться ночами и прошлое ворошить,
и сидеть на кухне,
и словами отчаянно ворожить —
словно угли
их ворошить,
едва потухнет.
Быть счастливым их улыбками, постоянством,
и — когда-нибудь — сединой,
до которой черт-его-знает-сколько-еще-ночей;
те, которые при встрече не спрашивают: «ты чей?»,
просто констатируют:
«ты теперь со мной»