«Для тебя есть наравне со мной этот чуждый, сокрытый для меня мир творчества, искусства; я не могу идти туда за тобой, я не могу даже хоть иногда заменить тебе всех этих, опять-таки, чуждых мне, но понимающих тебя людей; они тебе нужны так же, как я», — писала Любовь Менделеева Александру Блоку незадолго до свадьбы. Здесь она лукавила: мир творчества не был далек от девушки. Любовь Дмитриевна играла в театре, изучала балетное искусство и написала несколько работ по истории танца. Кстати, Александр Блок «разглядел» свою будущую супругу на репетиции любительского спектакля «Гамлет».

12 ноября 1902. Петербург
Мой дорогой, отчего ты не написал мне сегодня? Ведь это же ужасно — не видеть тебя, знать, что ты болен, не получать от тебя ничего! Нет, милый, пиши мне каждый день, а то я измучаюсь, я места не могу найти сегодня от тоски, так трудно отгонять всякие ужасы, которые приходят в голову… Но ведь ничего ужасного нет? Тебе не хуже? Что с тобой? Долго мы еще не увидимся? Боже мой, как это тяжело, грустно! Я не в состоянии что-нибудь делать, все думаю, думаю без конца, о тебе, все перечитываю твое письмо, твои стихи, я вся окружена ими, они мне поют про твою любовь, про тебя — и мне так хорошо, я так счастлива, так верю в тебя… только бы не эта неизвестность. Ради Бога, пиши мне про себя, про свою любовь, не давай мне и возможности сомнения, опасения!
Выздоравливай скорей, мой дорогой! Когда-то мы увидимся?
Люблю тебя!
20 ноября 1902. Петербург
Твои письма кружат мне голову, все мои чувства спутались, выросли; рвут душу на части, я не могу писать, я только жду, жду, жду нашей встречи, мой дорогой, мое счастье, мой бесконечно любимый!
Но надо, надо быть благоразумным, надо довести благоразумие до нелепости, надо ждать пока ты не будешь совсем здоров, хотя бы недели! Я не могу себе этого и представить, но я умоляю тебя «быть благоразумным»!
Пиши мне каждый раз о своем здоровье, чтобы я знала — приближается ли день нашей встречи.
В эти два праздника пиши мне домой, когда я дома — письма дают прямо мне. До свиданья, милый, дорогой!
13 января 1903. Петербург
…Dieu l fait natre pour la gloire,
Moi — pour l’aimer, pour eu mourir.
(«Othello», op. de Verdi)
Прости за глупую фантазию начать письмо эпиграфом, и за то, что он такой не литературный! Но что же я поделаю, если именно эти слова из оперной арии (их ведь нет у Шекспира), так верно отражают мое основное настроение за последние дни; и мне хотелось, чтобы ты во всем письме чувствовал их, за всеми другими мыслями, чувствами. Сегодня мне стало грустно от сознания, что «ты — для славы, а я — для тебя»; вчера было просто, ясно и весело, а раньше, помнишь, я испугалась этого. Но надо привыкнуть к этой мысли, понять, что иначе и не может быть, тогда и будет легко помириться с ней, да и мириться то даже не придется — будет видно, что так надо, так хорошо. Ты понимаешь, — не то страшно и непонятно, что «я — для тебя» — в этом ведь счастье, все счастье для меня; жутко и непонятно, что «ты — для славы», что для тебя есть наравне со мной (если теперь может быть иногда и не наравне, то будет потом) этот чуждый, сокрытый для меня мир творчества, искусства; я не могу идти туда за тобой, я не могу даже хоть иногда заменить тебе всех этих, опять-таки, чуждых мне, но понимающих тебя, необходимых тебе, близких по искусству, людей; они тебе нужны так же, как я. Ты, может быть, не захочешь согласиться с этим, но ведь и я то, и твоя любовь, как и вся твоя жизнь, для искусства, чтобы творить, сказать свое «да»; я для тебя — средство, средство для достижения высшего смысла твоей жизни. Для меня же цель, смысл жизни, все — ты. Вот разница. И она то пугает, то нагоняет грусть, потому что я еще не освоилась с ней, не почувствовала ее необходимость; потому что во мне слишком много женского эгоизма; хотелось бы заменить тебе не только всех других женщин, но все, весь мир, всех, все…
Я думаю, ты видишь, что я не жалуюсь, не ропщу; я понимаю умом, что иначе не только не может, но и не должно быть; и знаю, что будет время, когда я и почувствую все, и тогда начнется бесконечное счастье, которое уже не будут в состоянии смутить никакие сомнения. А пока ты должен мне прощать все эти «настроения», верно, нужно пройти через них. В общем, я, кажется, опять пересказываю твои же слова; но это ничего, я пишу то, что чувствую.
Сейчас мне ни страшно, ни грустно, я слишком все старалась разобрать, вышло что-то вроде «теории», а ее бояться нельзя же; мне только беспокойно, что ты? Совсем ли я тебя расстроила сегодня своими глупыми выходками? А ведь у меня правда сначала «нервы расстроились», а потом уж и совсем поглупела; удивляюсь, если ты на меня не сердишься.
Хочется мне завтра «пойти к Шуре», если будет можно я телеграфирую, авось телеграмма дойдет.
Твоя