СВЯЩЕННИК НА ИСПОВЕДИ — СВИДЕТЕЛЬ ЗАЩИТЫ

— Безусловно, моя собственная первая исповедь повлияла на моё представление о том, как должен вести себя священник на исповеди. Особое внимание, нежность, соучастие в переживаниях человека — вот что должно у него быть. Нередко на первую исповедь приходят люди со страшно искалеченными душами. Бывает, много народа, праздник — неудобно проявить нужное внимание к человеку. И мы договариваемся перенести эту первую исповедь на другое время.

У меня от моей первой исповеди было очень сильное впечатление. Мне было 11 лет. Мы попали на престольный праздник Казанской иконы Божией Матери в удивительный храм в деревне Голенково в Тверской области. Служил там чудесный батюшка, отец Владимир. Словно сошедший со страниц классической русской литературы — с длинными русыми волосами, с яркими голубыми глазами. Я удивился, настолько внимательно отнёсся он ко мне, мальчику, так заглянул внутрь меня… как-то очень нежно. Но в то же время заставил меня очень взыскательно посмотреть на свою жизнь. Кажется, исповедь продолжалась минут 20. Потом была служба, потом крестный ход… И всё это соединилось в какую-то радость.

Я после подошёл к отцу Владимиру, спросил, как поступают в семинарию. Он ответил: «Нам с тобой надо об этом отдельно поговорить, давай ещё встретимся». Но я уезжал домой, встретиться с ним не мог и стал писать ему письма. Сейчас он — иеромонах Варфоломей, насельник Ниловой пустыни на озере Селигер. Прошло уже больше четверти века, а он остался прежним.

Когда 26 лет спустя я, уже будучи священником, оказался в очень непростой ситуации, то нашёл его через интернет. Он, конечно, сразу меня не узнал и долго припоминал, что когда-то был такой мальчик, с которым он переписывался.

Многие боятся исповедоваться, думают, что священник — какой-то ментор, судья. Но это не так. Людям, готовящимся к исповеди, я объясняю: «Священник — за вас». Если рассматривать исповедь, как суд, то он, безусловно, свидетель защиты. Именно для этого он и стоит перед Богом вместе с кающимся. Но если человек не кается, священник вынужден сказать ему: «Тогда я не могу быть вашим свидетелем».

Каяться нужно затем, чтобы испытать радость прощения, убедиться, что ты любим Тем, у Кого любви неизмеримо больше, чем ты сам для себя намерил. «Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю», — сказано в книге пророка Исайи. Вот эта радость от прощения должна сопровождать выношенную, правильно построенную исповедь. И пусть на первой исповеди человек скажет лишь о том, что сам сейчас считает грехом. Глубина покаяния ведь проявляется не сразу.

Мне доводилось исповедовать очень пожилых женщин. У многих из них плохая короткая память, а длинная — хорошая: одна читала мне стихи на французском, которые учила, когда была гимназисткой, и при этом каждый полчаса спрашивала, как меня зовут. Так вот, благодаря этой длинной памяти они вспоминают из своего далёкого прошлого что-то такое, что нужно вычистить. Со стыдом и трепетом они исповедуются в грехах своей молодости, о которых совсем было забыли, а благодаря перестройке механизма памяти вспомнили.

Мне тяжелее всего общаться на исповеди с людьми, которые не хотят раскаиваться. Они сами не знают, зачем приходят — им плохо, но разбираться со страстями, в которых погрязли, они не хотят. Бывает, что какие-то тяжкие грехи человек воспринимает просто как свойство своей личности или объясняет необходимостью, обстоятельствами. А тут не обстоятельства, а банальные эгоизм и алчность.

Я, если вижу, что человек не понимает тяжести своего состояния, конечно, общаюсь с ним довольно жёстко, стараюсь расставить все точки над «i»: у вас, говорю, сейчас не покаяние, а попытка поделиться с кем-то своим внутренним дискомфортом, обидой на зло, которое вам причинил кто-то другой; но вы-то сами не каетесь.

Иногда люди вообще не понимают, зачем нужна исповедь, и зачем на исповеди священник. И всё-таки приходят.

Мне кажется, должно быть соучастие священника в покаянии. Нельзя презирать того, кто пришёл на исповедь. Ты такой же, как и он, вы на равных: Господь тебя, грешника, поставил с епитрахилью у аналоя, а его, грешника, — перед тобой. И обоих вас судит. Часто, когда кто-то исповедуется, я вспоминаю свои забытые грехи: для священника исповедь — это ещё и школа. Иногда сам учишься у других каяться — когда видишь, как человек осознаёт себя, какой это действительно глубокий самоанализ.

Только без самоедства. Безусловно, в каждой конфликтной ситуации христианин должен искать свою греховную роль и осознавать её. Но оценивать её нужно реально.

Смиренный человек — это реалист. А считать себя виноватым вообще во всём — это ложное смирение.

Мы все хроники. Вот, например, у человека рана, которая загноилась. Больной приходит к хирургу, тот вскрывает гнойник, но рана-то остаётся. Её перевязывают, а через неделю больной снова приходит к врачу: рана его не исчезла, но немного поджила. И мы с болью снимаем повязку, опять накладываем мазь, опять бинтуем… Иногда рана так и не исчезает совсем — на всю земную жизнь остаётся рубец. То же самое и с грехом. Но если человек приходит на исповедь, значит, он этот грех видит, значит, его совесть не спит.

Это же не в душ сходить помыться. Если ты не каешься, то просто тратишь своё и батюшкино время неизвестно зачем. Но если мы искренни, отчаиваться не надо.

Спасение наше совершается не нами, а Богом. Мы знаем, что надо делать, но делаем плохо, на «двойку». Но раз Господь нас когда-то к Себе призвал, Он нас к Себе потихонечку и ведёт. Пройдёт время, и какие-то грехи отвалятся, мы сможем больше их не совершать.

Люди иногда приходят каяться в очень страшных грехах. И тут нужно человеку открыть глаза: «Ты же живёшь, ты сегодня пришёл сюда, значит, Бог на тебя надеется. Подумай, сколько человек в нашем городе сегодня не проснулись. А у тебя есть шанс. Ведь есть люди, страдающие такими пороками, о которых и говорить-то страшно, но они сражаются с ними и не теряют надежды». Нельзя ставить исповедующегося перед всем ужасом его греха без этой самой надежды.