Чужая душа, говорят, потёмки,
А я и свою-то едва ли знаю —
Душа моя наледью крыта тонкой,
И я, чтоб не сгинуть, иду по краю.

Иначе — нырок в ледяную воду,
Как будто бы борт налетел на айсберг…
Ведь с детства учили, не зная броду,
Ни в реку, ни в озеро не соваться.

А души, по-своему, тоже реки
(Моря, океаны, озера, лужи) —
Нырять в них вот так вот легко и слепо,
Пожалуй, не каждый ныряльщик сдюжит.

Нам часто в свою-то бывает страшно
Нырнуть с головой в одночасье, разом…
Куда там в чужие, где всё неясно,
Где всё по-другому, где меркнет разум.

И знаешь, что логика здесь бессильна,
Что всюду одни только мысли-чувства…
Куда там в чужие нырять нам, милый,
Когда и свою-то понять — искусство.

Не это ли значит, что всё — потёмки?
Своя ли душа не бывает лесом:
Дремучим, нехоженым, слепо-чёрным,
Откуда сбежал уже даже леший?

Своя ли душа не бывает адом,
(Болотом, трясиной, зыбучей пылью)?
Когда её будто совсем не надо,
И кажется, лучше б её забыли!

От прочих-то душ ещё можно скрыться —
От собственной вряд ли сбежишь по факту.
К чему же тогда разделять, делиться,
Когда и своя не всегда понятна.

Признать бы без ропота: всё — потёмки,
И нам остаётся внимать и слушать
Других, как себя… И в узоре тонком
Читать и свою, и чужие души.