Приютят и помогут
совсем не те люди, которые обещали это сделать. И много говорили о своих добродетелях. И клялись в вечной любви и дружбе. Скорее всего, они потупят глаза и скажут: «у меня сейчас сложное положение. Я постараюсь что-нибудь придумать. Ты позвони через пару недель!», — и придётся уйти. Даже если идти некуда и есть нечего. И враги идут по следу… Что-нибудь дадут и пустят к себе люди недалекие, ворчливые, почти чужие. Или совсем чужие. Они скажут: «грех это — не дать покушать. И выгнать — грех. И не защитить. Нам без тебя тесно, но давай, садись к столу. Вот тебе ложка. А спать валетом будем на диване. В крайнем случае, я на пол лягу. Ничего, проживём как-нибудь. Я тебя спрячу!». И спрячут. Как евреев прятали во время оккупации. Как раненых красных — от белых. А белых — от красных. Потому что выдать и выгнать — грех. Хотя особой радости и лучезарных улыбок мы, конечно, у этих людей не вызовем. Добрые люди нервные обычно; не очень солнечные; и не очень «добрые». Ведь у них есть совесть и жалость. А это тяжёлые бремена… И очень важно таких людей уважать и не пренебрегать ими — даже если они терпеть не могут клятв, обещаний, душеспасительных разговоров и выражения чувств. Не умеют они все это. Но к столу позовут. И дадут ложку. И постелят, кряхтя, на диване застиранную простыню. А врагам угрюмо скажут, что чужих в доме нет. Нет чужих в доме доброго человека.