Одноклассник пригласил меня на свидание. На настоящее взрослое свидание. Сказал: «Я зайду за тобой в субботу в 11. У меня для тебя сюрприз».
«Ух ты!» — подумала я.
Обычно мои свидания проходили так. Мальчики звонили и спрашивали у моей мамы: «А Оля выйдет? А пусть захватит санки».
А тут вон как. По-взрослому.
Одноклассника звали Вова. Он был высокий и математик.
В 16 лет это вполне достаточно, чтобы влюбиться.
Я рассказала маме.
— Я не пущу, если не буду знать, куда вы намылились, — строго предупредила мама. — Мне не нужно, чтоб ты в подоле принесла.
Ну конечно. Меня, круглую отличницу и скромницу, первым делом поведут на свидание в бордель. Куда ж еще.

Вова зашел за мной в субботу ровно в 11.
Галантно подал мне пальто. Я оценила.
Мама вышла в прихожую, заряженная на конфликт.
— Можно с Вами посекретничать, Нина Ивановна? Чтобы не портить Оле сюрприз, — спросил Вова.
Они зашли в комнату и вернулись оттуда через минуту, заговорщически смеясь.
— Ну, хорошо вам провести время, — сказала мама и перекрестила нас.
Ничего себе! Обычно всем моим ухажерам доставалась порция уничижительного ерничества и обидная кличка.
«Ну что там твой сопливый усач, куда пропал?" — спрашивала мама, например, про мальчика, который посмел шмыгнуть носом в ее присутствии. Ну, Вова! Ну молодец! Нашел подход к маме.

Мы поехали на метро. Вова оплатил наш проезд, и был очень заботлив. Спрашивал, хочу ли я есть, пить и не дует ли мне из окна.
Я понимала, что это другой уровень. Не «Оля-выйдет-скиньте-мячик», а настоящее Свидание.
Мы приехали на выставку. На настоящую взрослую выставку.
До того момента на выставках и музеях я бывала только с классом. И мне было ужасно скучно. Ибо в искусстве я ничего не понимала, а шалить было нельзя.
А тут выставка — и мы вдвоём. Без учителя.
У Вовы было два билета. Мы вошли в красивые залы. На стенах развешаны картины. На всех картинах — лошади.
Они бежали или стояли. Или ели.
Или смотрели с картины укоризненно одним глазом.
Мы молча ходили от картины к картине. У каждой стояли секунд по 30. Мне было ужасно скучно. Ибо в искусстве я по-прежнему ничего не понимала, а шалить было по-прежнему нельзя.
— Тебе нравится? — спросил Вова.
— Очень, — убедительно соврала я.
— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказал Вова.
— Давай.
— Знаешь, кто автор этих картин?
— Нет.
— Мой отец.
— Правда? — я посмотрела на Вову с благоговением и перевела взгляд на подпись под картиной.
Фамилия художника совпадала с Вовиной.
— Ого, это же так здорово, — я абсолютно искренне не скрывала восхищения. — Вов, ты прости меня, я совершенно ничего не понимаю в искусстве, но эти кони — очень… красивые. Они как настоящие. Вот бегут и стоят… Такие…
— Да не подбирай слов, расслабься, я и сам ничего в этом не понимаю, — засмеялся Вова.
Мне вдруг сразу стало с ним хорошо и спокойно. И захотелось сказать ему «спасибо». И взять его за руку.
И я взяла.
И он нежно сжал мою ладошку в ответ.

Мы закончили осмотр экспозиции и вышли на улицу.
Легкий морозец немедленно нарисовал нам румянец на щеках.
Мы решили «немного прогуляться» и прошагали, весело болтая, две или три станции метро, пока не обнаружили, что уже стемнело.
Это было идеальное свидание. Взрослое и красивое.
Мы были окутаны коконом взаимной влюбленности, и будто смаковали каждую минуту. Что бы мы ни делали — болтали, молчали, смеялись, пили чай — все было кстати, все было ловко и прекрасно.
Мы приехали на нашу станцию метро около девяти. Мама просила в 9 быть уже дома, а тут еще идти и идти.
— Я знаю, как тут срезать, — сказал Вова и решительно потянул меня в сторону гаражей.
— Ты уверен?
— Конечно. Со мной ничего не бойся.
Картинка была немного пугающая.
Длинный коридор из гаражей, освещенный тусклым оранжевым фонарем, легкий кокетливый снежок. И никого. Кроме нас.
Я поняла, что сейчас случится поцелуй. Моя рука давно и надежно грелась в Вовиной. Он вдруг развернулся и притянул меня к себе.
Вова был выше меня на голову и наклонился к моему лицу.
— Ну и что это мы тут шляемся? — вдруг раздался глухой и низкий голос охранника. — Что вам надо?
Он стоял под фонарем, с бородой, лохматый, в тулупе, и был похож на йетти.
— Мы просто путь срезаем, — сказал Вова. — Сейчас уйдем…
— Тут нельзя ходть, если вы не владелц гаржа, — сказал охранник. Он говорил очень быстро, было очевидно, что он пьян.
— Мы не знали. Я тут часто хожу.
— А я вм гворю: нльзя. Идите отсюда…
Мы с Вовой припустили к выходу, и молча, быстрым шагом дошагали до моего дома.
— Блин, этот охранник все испортил. Идиот. Без него свидание было бы идеальным, — сказал Вова, стоя на крыльце моего дома. Он опять наклонился за поцелуем.
Я отстранилась.
— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказала я.
— Давай.
— Знаешь, кто этот пьяный охранник?
— Нет.
— Мой отец.
Вова сделал шаг назад. Вздохнул.
Я не поняла, он сочувствует или осуждает.
Вова вышел из-под козырька подъезда. На него падал снег. Он стоял и не шевелился. И был похож на памятник.
Между нами возникла неловкость размером со Вселенную.
— Спасибо за почти идеальное свидание, — сказала я и вошла в подъезд.
Поцелуя так и не случилось.
Я думала о том, что в моей жизни в принципе нет ничего идеального.
Всё «почти».
— До завтра? — крикнул в закрывающуюся дверь смущенный Вова.
Я не успела ответить. Хотела сказать: «Посмотрим».
Посмотрим, что будет завтра.
…
А завтра моего отца уволили с поста охранника гаражного кооператива.
За пьянство.