— Добрый день, — вбежал адвокат Лурье, в приемную, светлого светом права, кабинета судьи. Там находилась девушка моложаво-пожилого возраста, в роговых, крупной оправы, очках, мониторящая глазами старый, убитый Белом Гейтсом, как и она сам, дедушка WINDOWS, компьютер. Фамилия Лурье досталась адвокату то ли от предков, то ли от какой-то прабабушки, ну это в общем не важно. Важно то, что он был адвокат Лурье, в джинсах Армани с дырками на коленках и майке той же фирмы и тоже с дырками от времени.
— Скажите, добрый день, не соблаговолите ли ответить на вопрос, если у Вас есть такая возможность, — любезничал сладкими словами Лурье;
— А можно ли с Вашего позволения, если Вы будете так добры и восприимчивы к хорошему и принципам нравственности, переговорить с судьей, сегодня же вроде бы как приёмный день и время судьи для приёма населения людей планеты Земля, — вежливо прижимался к зелёной, мышью, стене, почти шёпотом музицировал свои мысли Лурье, постепенно переходя на посольский язык дипломатов, отдыхающих грудой семейных пар с детьми, уже привыкающими кушать 2-мя вилками, 2-мя ножами и несколькими тарелками, держа спину прямо за столом, и… не чавкая. А еда высокого качества поедалась с закрытым ртом и почти без движений, и непонятно, как же она туда попадала;
Это было дипломатической загадкой, — отвлекся мыслями о потустороннем Лурье, показывая девушкам небритые коленки, да еще и ссадинами.

В это утренне время, в коридорах суда, наблюдавшего своими десницами и скрытыми видеокамерами за происходящими событиями, было невежливо, по судейским понятиям, тихо. Кое-где виляли своими хвостиками крысообразные секретарши, то ли пытаясь увильнуть от работы, то ли делая всё возможное, чтобы получить специальное юридическое образование и потом судить, используя карманных адвокатов.
При этом они конечно не знали, что судей даже не отпевают, в силу того, что не свойственно человеку брать роль Господа в свои руки и решать то, что позволено лишь его сиятельству Всевышнему. В Интернете же было странное выказывание на счет этого: «Попы не спрашивают о специальности. Бабки платишь, они и ёжика отпоют.»
Видимо это незнание или нежелание это знать, что будет потом, приводило их дороги к рясе, или чёрной мантии, которая тёмным палачом для человека, лежала на их плечах с этакой кокетливой белой бабочкой, под шеей, светившейся наиглупейшей надеждой подсудимого о справедливости. Справедливость же мирно отдыхала вне судебных коридоров и курилок, думая лишь о том, что ей там не место.

— Вы что?!, белены объелись, не понимаете что это суд?! — почти визжала среднестатистическая ведьма суда, именуемая помощником судьи, то есть повелителя судеб людей;
— Ой, простите, понимаю, 30 лет хожу в там, них то есть, в эти суды, — протянул Лурье слова американской жевательной резинкой Wregley. Никто и не знал, что в 2007 года Wrigley купила за 300 млн. конфеты «А. Коркунов». Поэтому в глазах Лурье — патриотизм Коркунова резал его самого частями американской пластинки
— Ну и что?! — взвизгнула тараканьими глазищами, таращаяся в мониторе, зрелого возраста девушка;
— А я 10 лет в суде, сижу, сужу, судю, помогаю судить, сажаю, обвиняю, ну что из того?! Вы что здесь себе позволяете? Вы куда пришли? Или Вам суд дом родной? — трахала Лурье словами мадам;
Вы пьяны? — сыпала вопросами-обвинениями, видимо тренируясь судить, помощник судьи. Сложилось такое впечатление, что у неё поднимаются волосы торчком, при этом она искала ступу, видимо, своей родственницы Бабушки Яги, чтобы вскочить туда и помахать помелом и покрутиться вокруг адвоката;
— Вы явно не понимаете, что такое суд, это Храм Правосудия, то есть и есть почти Церковь, величие которого неоспоримо даже в Администрации, — помощник делала вращательные витки черно-серыми глазами, чернеющие такими пустыми тёмными дырками, из-под очков. Даже чёрная вдова Меркель, как и холостой ПиПэ знает о нас, — это как-то смазало будни дня политическими мизансценами телевизионного трёпа чудо-рыжиков журналистов, обабляющихся до миллионных состояний, от своего языка изо рта, который выплескивает в людей-электорат грудами слов из наушников нематерные слова;
— То есть, если бы по мусульманской религии, то надо помыть ноги, перед входом в приёмную — подумал Лурье. И замолчал, — доставая документы, мысля о том, что «ребёнок-инвалид», что опекун почти еле жива, что только Храм Правосудия и может мантией с белой бабочкой священнослужителя и решить всё;
— Возьмите пожалуйста, если позволите, соблаговолите, коли угодно, будьте так любезны, не хочу тревожить Вас лишним, ну угодно ли будет взять, ну так я положу на краешек стола, ну, а если не в настроении, то может и в другой раз, как позволите сказать, — передавал документы Лурье, и уже истрёпанный чиновниками и охраной племени Ра, паспортом лица и доверенностью от другого лица;
— Ну и чего жешь, если уж так уж и важно? — заёрзала злобой вопросов Храма, по исписанным шрифтом Helvetica — листам, переданным Лурье, помощник;
— Ему же 2 года, так он уже взрослый, скоро в армию идти, если она есть конечно — рассматривая скоростью судейского праведно-правового света, бумаги адвоката, женского рода, помощник. Пулемёт ему дадут или ракету и пусть стреляет по террористам, заселившим земляную планету и угрожающим нефти и холодной, и горячей воде с ЕЭС и ЖКХ, — говорила помощник. Лурье мысленно представил 2-летнего ребенка убивающего ЖКХ с Главным по холодной воде;
— Так нет же любезнейшая, нет ещё, только ещё будет 2 года, и ну, но он же инвалид, — Лурье отшатывался от стены к столу, маятником часов.

Что-то произошло, и видимо помощник судьи нашла ступу с метлой и испарилась мутным дымком иллюзий, из приёмной, не оставив ни следа, только легкий запах ведьмы витал в воздухе. Не было мысли о том, что она была или её не было, не было и документов адвоката. А было такое чувство, что её и не было вовсе и только включенный монитор и кресло подле блока-коробки с технической памятью помощника, напоминали Лурье, что в этом самом месте и топоталась 10-и лет стажу, помощник, что давало ему повод задуматься о том, что как же коротка жизнь судьи и как же судье тяжело и в особенности, его помощникам, проведшими всю свою жизнь в казематах с закрытыми туалетами на ключ Храма Правосудия и так ничего не понявших, что есть Солнце, небо, люди и животные с насекомыми.
В приёмную судьи вошла судебный секретарь — видимо. Такая, низкая с неизвестной длинны ногами, черноволосая пучком вверху, краткой стрижкой, выбритой с одной стороны и сзади, кроткой внешности и короткой длины рук, о чем говорили рукава цвета нефти, кофты, из-под которой выглядывали перламутровые чёрно-красные полосатые длинные ногти могильщика не карманных адвокатов.
Глянув на меня сверкающим взглядом дула браунинга Фемиды, она открыла рот с зубами акулы, вовнутрь, чтобы жертва не выскочила, и стала поддерживать ту, ведьмы судейской, безнравственную позицию своего коллеги, набрасывая на меня всякие ярлыки и хомуты отчаяния, от чего хотелось быстро покрестить жизнь свою самоубийством.

— Вы что не понимаете ничего?, Вы хотите отвлекать судью?! — злобно шипела, выпуская язычок змеи с ядом, черноволосая, явно маленькая гюрза;
— Нет, нет, ну что Вы, как можно, — мягко и вежливо, продолжил адвокат. Просто переговорить, если такая возможность есть и все-таки день приёмный, может что исправить или изменить что в документах, чтобы судья не делал лишней работы. Тут адвокат Лурье почти принял позицию йога медитирующего о здравии судебного Храма и его служащих;
— Вы явно не в себе, — ляпнула, прежде сидевшая в полуобороте левым лицом к Лурье девушка чёрных волос. Затем она окончательно отвернулась от адвоката, при этом глаза были спрятаны в другом мониторе, что-то ищущие, но не находящие и потому сосредоточенная её чёрная пучком среди выбритого, голова, как будто слилась с отблесками бритого и монитора, фонариками глаз и судом-храмом;
Мы Вам все равно откажем, нечего и надеяться, это Ваше право жаловаться куда угодно, — влетела помощник в приёмную судьи;
— Да, — потупил глаза в пол адвокат и поплёлся в никуда, в канцелярию судьи, коридорами храма с пропуском в кармане, под номером 444 (цифра 4 означала абсолютное божество, что придавало силы Лурье), опустив голову ниже глаз и чёрного линолеумом, пола. У каждого судьи есть своя канцелярия, помощники, секретари прочая бюджетная челядь, — как же странно устроен мир, — потряхивая головой думал Лурье. Суд, он же храм, там же мантии, они же рясы. Что-то такое мелькало в его туманной башке утреннего диспута о важности суда. И да есть же в суде и столовая, где судьи и челядь едят дешевую еду или дорогую, на взятки, непойманных отделами собственной безопасности. Но почему же собственной? — выкрикнул ум Лурье;
— Нам все равно, что Вы там пишете, главное — это закон, гражданский кодекс, гражданско-
процессуальный кодекс, семейный кодекс. Всё остальное никакого отношения к этому не имеет также не имеют никакого отношения никакие организации по защите детей, да и при чём здесь государственная дума, судья всегда хозяин положения и больше никто. Не надо тревожить судью и я сама здесь всё решаю, — последние слова клевали Лурье прямо в темечко.
Было впечатление что два огромных петуха, женского рода клюют птенчика, который вошёл в их клетку и пытается съесть зёрнышко, но птенчику ничего не надо, а только, чтобы правильно поняли ситуацию верно разрешили и прямо, вопрос, который может быть не стоит столько времени и столько энергии.

— Можно ли войти, Вы позволите?, — опять сверхвежливо спросил Лурье у незнакомки в канцелярии, имеющего такую круглую печать и штампики разные, что говорило о том, что это и есть почти божественная судебная канцелярия Храма суда. То есть — думал Лурье. Вот если она — эта девушка-Ангел, либо нет, поставит печатки свои или не поставит, так и будет на то воля Божья, вот оно как всё просто. Так за ту власть иметь и ставить, шлёпать печатки те, ей и полагалось жалование от Администрации племени Ра. Жалование девушка, почти Ангел, тратила по своему усмотрению, чаще же на сигареты, которые были запрещены Администрацией или на алкоголь, который был доступен почти всегда с 8 до 23, так решила сама Администрация. Понимая, что именно с 23 часов пить нельзя, а вот с 8 утра можно и нужно;
— Чего Вам надобно, старче? — молвила сотрудник канцелярии слова, черпая их ковшом правосудия в мой мозг. Адвокат подумал, что всё ему чудится и что это все небыль, сказка;
— Собственно мне бы печать на то, что безмолвно унесла и принесла, видимо, Вам, Ваша помощник Виктория Соломоновна. Не гневайтесь, ради всего святого в этом Храме — просил адвокат, уже помутневший рассудком;
— Ждите, не видите, я занята — огрызнула секретарь саблями-клыками, адвоката;
— Вижу, вижу…, спаси и сохрани, же Господи вытерпеть это. Адвокат думал про себя, что он начинал понимать, что такое Ад, и как там тяжело;
— Спасибо Вам, ангел — адвокат получил на документы штамп, печати, печатки, подписи синими чернилами судейскими, и вышел из суда, предварительно опустив пропуск в горло автомата, открывающего двери.

НЕБО.

Лурье посмотрел на всплывающие из-за крыш домов, и потом проплывающие по небесам, перистые облака, кучевые, такие мишками, мышками с коровами, плывущие кораблями и парусниками, так тягуче медленно и всё время меняющие формы, и само солнце, которое било и пробивалось сквозь облака, и Лурье понимал, как же тяжело Солнцу пробиваться через кучевые, а перистые то еще можно обогнуть, а вот кучевые и если еще и серые, ну никак, страдало Солнце, — думал Лурье. И небо было исключительным, таким ясным и голубым, синим, синей синькой, местами, что облака были такими мазками кистей Бога на нем. Недалеко крепко стоял «Сталинский» дом адвоката, в котором он и уродился. Около него он оставил машину. Состояние оплёванности помоями не покидало Лурье. На нём, как будто, лежали судебные молитвы помоев помощников суда. Возникло чувство, что охранники в чёрном с палками и «браслетами», видеокамеры коридоров, тяжелые двери, едва открывающиеся и огромные, всё это создавало чувство страха перед судом и Богом, что конечно же не было никак сопоставимо, но было принято людьми, как «отче наш». Всплыла картина, цветным мультиком Незнайки в Солнечном городе, с вывеской темно-красного цвета и горящими жёлтыми неоновыми буквами — «В суд не входить — опасно».

Улица, на которой он стоял и смотрел в облака, называлась Вишнёвой. Он вспомнил, как мальчишкой бегал по двору и там был непременно дворник, и у него был друг, который уже давно канул в неизвестности временных событий. Его стёрло время. В этом доме сейчас жили другие люди, неизвестные ему. Он зашел во двор, увидел те же металлические массивные чугунные ворота, вензелями и большими массивными столбами, врытыми в землю планеты навсегда.
Лурье поднял свои тёмно-карие в жёлтую крапинку, глаза вверх, чёрные густые ресницы мешали смотреть вверх. Он увидел сквозь ресницы, свой балкон, который он помнил явно, и как они с папой и мамой сидели за белоснежной скатертью, столом и был праздник, которых сейчас стало больше будней и самих 365-и дней года. В окне большого балкона, висели легкие такие прозрачные шторы, и в открытых окнах балкона шумели самолеты, праздную День победы и скОрбей, и люди были счастливы, что не было войн, и еды, и папа выпивал водку, из мутноватой бутылки из морозилки, стоявшей и потевшей на столе. В небе плыли облака, солнце светило через них, было необыкновенно светло на душе и в комнате, как будто Божий свет наполнил жизнь, комнату, небо и жизнь.
Лурье, вспоминал, как неотрывно смотрел на балкон, тучи, небо, солнце, облака. Было светло, как-то необычно солнечно и радостно. На столе было всё очень скромно, особых яств не было, их заменяло счастье жизни, жившее в этой комнате, оно прыгало зайчиками от зеркальца, пускавшего кем-то на улице и самим Лурье, было и тихо и шумно, что нельзя было понять, так как счастье иногда бывает шумным, а иногда тихим, тишиной разрезающим зло беды, где люди были. Улыбки, смех парили воздухами тепла из ртов говорящих, было весело, жизнь била родниковой водой с пузырьками воздуха, ключом. Мама и папа были молоды и немножко глупы юностью.
Ах — вздохнул Лурье, Ах, Ах, ах… Любовь…
— «Слова — лишь то,
что связывает нас,
а руки и тела — всего лишь ожерелье той любви,
и помощь наша в этом так сильна,
что не заметим мы,
когда любовь коснется нас — мы это не узнаем.
Узнаем лишь тогда — когда её мы потеряем», — думал он стихами.

БОГОВА ЗЕМЛЯ.

Лурье бросил свое тело вместе с рюкзаком в автомобиль, предварительно подключив небольшой сабвуфер, включил подборку Баха и утонул в музыке. Орган менял виолончель и фортепиано, музыка сливалась с зелеными листвой, вишневыми деревьями, мощными струями солнца, пробивающегося на землю.
Лурье виделась океанская шхуна, уезжающая далеко в море, но без него. Лурье ждали чиновничьи бои, инструкции, подзаконные акты, взяточники и казнокрады. Негодяи, пошлости и человеческие мерзости с несправедливостью, плотно заселившие Богову Землю.
Мысли о том, что все само решится и справедливость будет всегда везде не покидали Лурье. Он почти плакал, смотря на свой дом, где вырос, а дом был крепкий и говорил ему, — не раскисай и не сдавайся. Ты только вначале пути. Люди ненавидят друг друга, потому что они люди и зависть иногда не двигает ими по Кабале, а уничтожает тех, кто лучше, — это абсолютно нормально. Люди завидуют Лурье всю жизнь и за это бьют, но ведь никак по другому быть не может, успокаивал Лурье себя.
Вот этим трём сотрудникам никто не завидует, нечему, а почему? Так чему завидовать? Их злу, ненависти, какой то ненасытной злобе и бесконечного, млечным путём неба, постоянного и бескорыстного бесчувствия к людям. Ключам от туалета Храма Правосудия? — он отключился от музыки, подумав о ключах.

Когда-то, выиграв суд, длящийся 7 лет, у миллиардера немецкого, Лурье не радовался. Сейчас печаль, созданная священнослужителями судов, поедала его всего. После выигранного суда, или проще сказать, победившего ересь, Лурье долго смеялся с другим адвокатом о красоте места Хамовнического суда и психбольницах, которых стало меньше, как и психов, просто живущих среди нас без справок и уродующихся и уродующих других, ради забавы и никому нет дела, что они есть, как комары и тля, к которым мы привыкли и только дихлофос иногда выдавал наше безразличие к мухам. Но к психам не изобрели дихлофоса против борьбы с психами, но наука в Ра не стояла на месте и было понятно, что скоро он будет — этот чудо препарат и мы будем ходить по улицам без видеокамер и многомиллионных армий охранников в форме СД, СС и Гестапо, так нравящихся Бундестагу и брызгать «дихлофосом от психов»

Никогда не бойся умного, беги от глупого — он так опасен, — вскричал мозг Лурье. Что-то происходит в жизни людей, по всей видимости может быть погода, которая очень влияет на нервы, люди как будто сонные мухи им не хватает кокаина, кофеина, героина или ещё какой-то никотиновой кислоты. Что же нужно сделать для того чтобы люди стали быть более податливее Богу, более умные, более добры друг к другу, внимательнее, что важнее — были бы сочувствием друг другу, ну и более терпимее. Чтобы не ждали манны небесной и не уповали на изобретенный ими фатализм, что вот найду мешок денег на дороге и буду счастливым, или два. Что конечно было явной глупостью среди других инфантильных инфекционных глупостей человекообразных.
А населившие землю многомиллионные фонды продолжали отмывать биткоины и наличные через детей и их здоровье, пропуская массы купюр, которые частично оседали у тех, кто их пропускал и туда, куда надо и не надо.

ГЕНА

У Лурье была запланирована встреча с человеком, в ресторане КУ-ДА-НА, хорошем таком азиатском ресторанчике, куда он и направил свой GPS. Лурье считал, что каждый день должен, обязан приносить ему не только многоумственные внутренние споры с людьми и самим собой, преодоление трудностей, но и приятные встречи с вкусной едой, опускаемой людьми внутрь организма вместе с нежными, нужными разговорами с отношениями, смехом и так любимым Лурье фантазиями на счет будущего и настоящего, что весьма дивным образом смешивалось и получалась порой реальная картина, которая силами знаний Хаббарда превращалась в материально существующее и от того люди часто не верили Лурье, и его волшебной лампе Алладина.

— Привет Лурье, — саркастически дружески обаятельно любезно, растаяв в улыбке, — глазами увидел и тут же отвёл их, — его знакомый нумизмат Гена;
— Привет Гена, как ты?, — протягивая ему сухую, как всегда ладошку, что говорило всегда о полном спокойствии Лурье. Пожатие руки означало очень много, если рука, попадающая в руку Лурье была крепкой и сильной — это было хорошо, если мокрой и влажной и слабой — плохо, если рукопожатие было чрезмерно сильным — это говорило о возможном безумии. Он считывал всё о человеке, как гипнотический рентген;
— Нормально, давай крабов возьмём, — растягивая сентиментальность в своих глазах всё шире и шире. Гена всегда плакал, когда выпивал, либо это было чем-то таким, что никому было неизвестно, но стоив выпить ему бутылку сухого, как слезы вставали в его глазах такими стаканами с водкой, он становился добрым и застенчивым, словно девушка, имевшая много, много разных мужчин и идя на свидание к очередному, стеснялась сама себя и краснела при очередном воровстве любви. Такие казусы у людей были и они были чем-то таким, что затягивало узлы на шее, которые давили и душили до смерти;
— Ты знаешь, я под впечатлением, рассказывал Лурье. Вот например — всегда есть возможность помочь и всегда есть возможность отказать и никакие причины не могут позволить тому или иному человеку отказать в силу своей нравственности, ну, а если нравственности нет никакой, то и помощи никакой ждать не приходится, есть законы, нет законов, — никакой разницы и это совершенно разные вещи — всегда найдётся закон который может быть основанием для помощи и всегда найдётся какая-то инструкция которая не позволяет оказать помощь;
— Поддерживаю, — Гена наливал себе вино, Лурье не пил. Разве высокомерие позволительно разве можно высокомерно общаться с людьми которых ты не знаешь и вообще что значит высокомерия кто может допустить высокомерие по отношению к другому человеку закон власть положение господь Бог, кто эти существующие начальники, я вообще не понимаю как это можно допустить человеку высокомерие это же самый наверно страшный грех, который есть у человека, потому что другого не существует, — Гена выпил фужер вина;
— Гена, — вторил ему Лурье, — так что же случилось с обществом почему в определённый момент совершенно невозможно ничего решить, ничего добиться, нельзя ни при каких обстоятельствах. А министерства, ведомства, в том числе и представители власти упорно и усиленно, найдя уловку, твердят: «Обращайтесь в суд, прокуратуру (а что они всё могут? возникает вопрос?), или эта „уловка 22“ — сама всё может, чтобы избавиться от темы и надоедливого состояния. А в судах, видите какая ситуация, что же получается, что ничего, никогда, нельзя решить и получается, что ребёнок-инвалид должен продолжать быть инвалидом, а Опекун, родитель, папа, мама… болеть. И не понимаю, поверь, пойми меня, Гена, пожалуйста, правильно, вообще не понимаю, что происходит и в обществе и с людьми;
—  Блин, твои дела всегда и мысли чУдные, Лурье — Гена уплетал крабов. С амбициями вполне все понятно. Они существуют на основании чего-либо и тесно с связаны с успехами, либо достижениями, планами. Ну когда человек в „сети“ целый день у компьютера и и/или не может выполнить какое-то отдельное поручение и не может сделать задачу, ну тогда какие могут быть амбиции? Амбиции могут быть у великого человека, к примеру у Маяковского который стоит на площади, а какие могут быть амбиции у чиновника или сотрудника суда, да никаких, — Гена прямо сплюнул на пол, от злости;
— Гена завёлся и продолжил, — чиновник, судья должен делать всё, для того чтобы человек, пришедший к нему был рад, был доволен когда его функциональность подтверждена, когда он достоин носить звание — ЧЕЛОВЕК, если же он амбициозно высокомерен чего нельзя вообще допустить, ну тогда о чем речь?, Да и откуда это всё берётся?!, — глаза Гены гневно пылали. Или от того что на нём джинсы Боннер или Босс, либо Майка Армани, Гена уже не говорил, кричал на весь ресторан;
— Гена продолжал, — либо ему купили какую-то хорошую машину либо он сходил в какой-то очень дорогой ресторан бесплатно, либо у него бриллианты по 40 карат в каждом ухе, либо у него все родственники здоровы и живы и живут в Майами, в чем сомневаюсь;
— Сомневаться и еще раз сомневаться, — вставил Лурье. Я вот размышляя, думаю, что всегда есть возможность помочь, и всегда есть возможность решить всё законным образом. И при этом и никакие причины не могут позволить тому или иному человеку отказать в силу своей нравственности, ну если нравственности нет никакой, то и помощи никакой ждать не приходится. Есть законы или нет законов — это дело совершенно разное.
— Всегда найдётся закон, подзаконный акт или инструкция, которые могут быть основанием для помощи и всегда найдётся какая-то нить добра, которая не позволит отказать в помощи. Однажды Гена, у меня случился в Суде глюк: „Прошу встать, — заголосила истерически секретарь. Судья (или Суд) идёт. Боже мой что щас будет, — подумал Лурье в этот момент. Во имя отца и сына и святого духа, — почудилось Лурье“ — это было то, что видел Лурье в Суде.» А может Суд и есть отражение Господне, хотя нет, многие утверждают, что мол Бога нет или он не важен, но это как же это так, ну не суд же важен?
— Для меня есть, не знаю, Бог это или Господь или Господин мой, — сказал Гена. А религии - это их дело, как и церквам разным их религий, это же к Вере не относится. Пусть раввин не должен любить Христа, а Мусульманин делать 5 намазов, а буддисты не есть коров, но великое, создавшее нас есть и в этом сомнений нет, так как всегда поражаюсь, как рождается телёнок. Непонятно, как змея может проглотить буйвола. Современные врачи приняли теперь новое в бесплодии — они говорят — всё рождается наверху и так и есть. Очень много вопросов и что такое бесконечность, и как же дальше жить.
— А Бог людям нужен, — продолжил Лурье, — так как слабы они. Так люди думают и верят в это и нельзя их лишать этой Веры;
— Может Гена, — продолжил Лурье, — всё может, иногда кажется, что судьи и прокураторы имеют весьма важное и непозволительно высокомерное отношение в обществе людей, — сказал Лурье
— А разве высокомерие позволительно?, — Гена вытащил свои глаза на тарелку, — разве можно высокомерно общаться с людьми, которых ты не знаешь или знаешь?, и вообще что значит высокомерие?, кто может допустить его… «величество»?, — высокомерие по отношению к другому человеку? Закон может позволить высокомерие?, власть, положение?, Господь Бог? Кто эти существующие воинствующие начальники, чиновники, сотрудники, офицеры, советники?
Гена, ты прав, — Лурье вставил, — вообще не понимаю как это можно допустить человеку
высокомерие — это же самый наверное, страшный грех, который есть у человека потому что другого не существует, так как основания высокомерия нет.

Пофилософствовав, они приступили к поеданию пищи, которая для человека была чем-то сверхважным, так как от неё зависело почти всё, состояние человека, бодрость тела и ума, и если человек ел не то, то и был тупой дурак, а если то, то его ум светился, а тело было пловца, такое пропорциональное и правильное и одежда красивая. Вот таким образом еда имела отношение и к качеству жизни, и сама жизнь была отражением еды.

— Гена, решил крабов?, крабов, так крабов, они ведь — морские жирные и большие тараканы, только варёные, — загоготал Лурье на весь ресторан, эхо плюнуло людям в лица, отражаясь от стекол. Лурье всегда смеялся очень громко, что придавало его функции смеха человека такое взрывное, динамитное и люди, как правило оборачивались на него и не понимали, почему так громко и весело этому чудному человеку. При чём поджелудочная железа говорила Лурье спасибо, так как смех лечил её;
— Три бутылки сухого, красного, лучше холодноватого, — выпалил официанту Гена. Ну и крабов, погорячее, — тут его пафос вошел в ресторан и больше не выходил. Официант мило улыбнулся и исчез в дебрях кухонных ножей и кастрюль;
— Гена, как двигаются твои антиквариатные дела? — спросил Лурье;
— Нормально здорово, — улыбчиво мямлил Гена, уже заливая в себя вино, и отводя глаза в сторону, что говорило о полном безразличии и наступлении момента плача;
— Пожалуйста мсье, испробуйте, — официант вертолётом подлетел к столу, опустив на него тарелку с крабами;
Гена сверлил своими глазами внутрь себя и не видел Лурье, что было его обычным состоянием, может считал свои монетки, может думал о том, что будет и что есть — что никому неизвестно, может вспоминал когда и кому продал свои монетки и жалел их. Слёзы встали в глазах Гены и было такое впечатление, что Гена любит мир, официанта, Лурье, свою неизвестную никому жену, детей, мир, волосы на Лурье, официанта и ресторан… Гена плакал внутри себя о чём-то известном только ему. В это же время он ковырял крабов, вынимая из них внутренности и отправляя их к вину в желудок. Картина была несколько забавная, дорогие крабы, вино, слёзы Гены, Лурье, в ресторане почти никого не было из-за того, что он был весьма дорог, и не каждый человек мог придти туда и оставить там деньги, которых могло хватить некоторым людям на год, а то два жизни.
— Молодой человек, — несентиментально закричал Гена в пустой зал, подойдите пожалуйста к нашему столу, — кричал он громко, сильно и сердито. Крабы были дорогие и вино тоже и за все надо было платить;
— Ну где вы там, чёрт Вас подери, куда Вы запропастились? Вы что там? Вы забыли о нас што ли? — Гена тирадами засыпал пустой зал, но отзвуков не было и стояла тишина подземелья Тутанхамона, где было опасно что-либо делать и угрожало жизни;
— Чего изволите?, — вертолет принес официанта;
— Вы что дураков из нас делаете? — спросил невежливо Гена;
— Что случилось мсье? — задумчиво-тревожно спросил вертолетчик или пилот вертолета;
— Вот смотрите, — Гена засунул палец внутрь краба, — А теперь Вы молодой человек, ну-с жду, — Гена зло и сердито смотрел нумизматическими монетами-глазами на официанта с ополоумевшими от увиденного глазами, не понимая чтобы это значило;
— Давайте, — Гена вытащил свой палец из краба и засунул его в другого краба. Они же, блин, холодные, — Гена растопырил пальцы в разные стороны, распальцевав их, и руки и вопросительно нагло смотрел на официанта;
— Зовите администратора, — раз Вы не хотите засунуть свои пальцы в крабов, — Гена возмущался святотатством кулинарии;
- Сию минуту, — официант испарился в пустом воздухе;
— Добрый день, — подошел мужик в пиджаке с бирочкой — «Василий-Администратор», что у Вас случилось?
— Палец засуньте пожалуйста в краба? — весело-злорадно-игриво плакал словами Гена;
— Хорошо, — и официант опустил указательный палец правой руки в краба;
— Ну что тепло Вам?, — издевательски кичливо смотрел на Васю Гена;
— Холодно сэр, — сказал Василий;
— Так вот, крабы должны быть горячими и потому оплатите пожалуйста нашу еду за счет заведения, — Гена указывал руками на то, что осталось от еды;
— Ну так вы же почти всё съели и выпили!, — Василий не хотел платить;
— А что нам осталось сделать, как не попробовать то, что принес нам Ваш официант, мы же не могли узнать тёплые крабы и холодное ли вино, не попробовав их, — Гена настойчиво серьезно смотрел на Васю;
— Да, Вы правы сэр, — забирая почти пустые тарелки и пустые бутылки, — сказал Василий-Администратор;
— Пошли Лурье, — Гена хитровато-приспущенными к низу глазами, позвал Лурье от греха подальше, так как и Лурье и Гена понимали, что это не было обманом, а было практическим семинаром говорящего языком и слышащего для глухо-немых.

Лурье и Гена, получив приятное в пищевод, которое уже опускалось в желудок, вышли на солнечную улицу, было почему-то весело, жизнерадостно оптимистично, так как еда была вкусной и за неё не пришлось платить, благодаря искусству Гены жить положительно нравственно.
Объясняя Лурье свою концепцию жизни, он говорил, что ведь рестораторы наживаются на людях, и как же им не стыдно, ведь у них большая маржа, зарплаты и что для них пару бутылок вина и крабы, — так чепуха, а нам приятно. Они договорились увидеться как-нибудь, прыгнули в свои машины и полетели по своим делам, забывая положительное и отрицательное и понимая, что оценивать что-либо и судить может только Суд, но никак не человек и тем более в данной ситуации, улыбки на их лицах игриво сверкали блёстками бижутерии Сваровски.

2017 07 31
schne