Я был свидетелем явленья божества,
Она рождением своим перерождала:
И мглу осеннюю — в румянец киловатт,
И тишь хрустальную — в мелодику бокала.
Перебивая тень свечением лица,
Скользя по комнате мерцаньем изумруда —
Мой грот наполнила певучестью резца,
Но скорбной хрупкостью — цветение минуты.
Кружили бабочки и таяли в ночи,
Впитав узор непостоянства геометрий.
Мой Бог лишил меня бодлеровских кручин,
И плодородный стон укутывал Диметру.
В стеклянной ложечке искрился порошок.
Окно в смущении отхлынуло светами.
Молитвы белые покачивали шелк.
Часы уже разорены и нас списали
На берег острова, очерченный луной,
Где впопыхах опять затоплены одежды,
Где тьма сонливая промёрзшей глубиной
Манила в странствия лиловых конькобежцев.
Струились локоном ажурные чулки,
Как с тополей небес холодные пушинки.
Рука в руке…
И не было руки,
Что удержала бы
Две томные пружинки.
…
Нас приведет в себя младенческий рассвет:
Проступит явь сквозь предначертанность предметов.
Блеснёт торжественно лимонный эполет,
По сантиметру подходя к вершине пледа.
И ты останешься
Поэзией другой,
Весь тлен мирской
Дыханьем роз опровергая.
_______
— А знаешь, мы…
— Я знаю, дорогой.
А помнишь, мы…
— Я помню, дорогая.