Белое было белым, а чёрное чёрным, при чем были и другие цвета, имеющие значение быть в этом мире, придуманном людьми для счастья, горе и бед, которые человек испытывал в конечном счете, в период всей своей жизни. Кто-то не замечал счастья и не держался за него, кто-то усиленно не хотел помогать ближнему, имею возбужденную им же самим злобу к кому-то, кто-то не видел горя и бед, а жил в прострации, придуманной им, его жизнью непонятных образов, считая главным то, что считал, при этом он готов был умереть за свои выдуманные им идеи.

Жизнь Жеки начиналась бурно, и, аплодисментами счастья аплодировала ему каждый день всякими интересными делами и подаренными Богом любовями, которые он не понимая, раздаривал людям, безфокусно, а так, не ожидая ничего плохого от того, что делал кого-то счастливым и наоборот, когда ему было плохо, редко какая особь из человеков бросала на него взгляд сочувствия, или даже скверной жалости. Человек ждал от Жеки благов, всяких, каких только можно, даже великолепные настроения, которое он мог создавать, как Бах свои фуги для органа.
Ему было понятно, что Беда, Горе человека — это ведь благость. Беда — есть Благость, можно спорить, можно много говорить, но это всегда так выглядит, как мы понимаем, или же хотим понимать, но не можем.
Так как всегда есть возможность понимать, почему это произошло и почему не произошло другого, более или менее плохого.

Он мог делать человека счастливым и забывал о себе, но не навсегда. Так как он любил вкусно поесть и понимал, что надо хорошо одеваться, чтобы его телу было комфортно, и даже когда его любимая майка становилась уже «сыром с большими дырками», он продолжал её носить и на вопрос, а не стоит ли поменять или зашить, отвечал
но мне же комфортно.

Жизнь мчала его на поезде времени, постепенно делая его более мужественным, добрее и счастливее, и как ни парадоксально романтичнее и доверчивее к людям, которые использовали его доброту и честность «глаз Тома Хэнкса» в своих целях. Его это не смущало, так как он не понимал, что его открытость и романтичность — парадокс времени. Иногда он думал о 2-х словах, плохо и хорошо, и никак не могу понять, что это, так как многие говорили при встрече
Как дела?
Нормально…
Что еще более уносило тяжелыми туманными мыслями в неизвестность, так как более непонятного ощущения, как «нормально» — он не знал. Ну, «хорошо», тут понятно, это значит есть деньги, одежда, кров над головой и женщина, которую или любишь или нужна тебе. Когда же человек говорил — «плохо». Тут же вставал неоднозначный вопрос и образ, беда, горе, надо сочувствовать, спросить, что плохо. Иногда в ходе рассуждения выяснялось, что под «плохо» люди подразумевали косвенные причины своего неуёмного состояния беды, то есть они не понимали этого слова, а как-то интерпретировали его так: что у туфли сломался каблук, или соседская рыжая бестия-кошка забеременела 48-й раз, или в школе, где учатся люди, человеку поставили 2-ку на основании того, что от не знал, чья это такая столица, с весьма изысканно непонятным названием Биробиджан и почему у эскимосов нет одежды, а учитель географии при этом стучал указкой по столу, что означало, что лучше получить 2-ку, чем указкой по «тыкве».

Поезд жизни Жеки остановился на перроне поиска работы, и он вышел, взяв с собой все необходимые документы для того, чтобы работодатель был счастлив тем, что Жека — Член профсоюзов, и имеет всякие дипломы и аттестат зрелости, последнее он не понимал, как же можно аттестовать зрелость, и что значит зрелость?!, зрелый — он понимал, может быть помидор, которые он ел, будто ничего другого в мире продуктов не существует. А вот, что значит аттестат — здесь было сложнее, так как ему чудилась некая большая пирамида, на которую надо вскарабкаться по голой и отвесной стене, и там наверху лежит аттестат.

Пройдя по перрону поиска работы, он устал и решил выпить бодрящего напитка, по названием «пиво СССР», это была такая жидкость бледноватого цвета, разбавляемая, видимо кипяченной водой. Вкус того пива невозможно было забыть, так как в «Яме», к нему подавали сушки, намазанные солью и креветки. Это было удивительным блаженством — пить «пиво СССР», в «Яме». «Яма» была известным местом студентов, скульпторов и художников, писателей и прочего люда, считавшего себя элитой Москвы, и по всей видимости Земли, так как СССР — был очень большой, занимавший почти всю Землю, так считали люди, отвергая географию, как не любимую девушку.

Войдя в пивной бар «Яму», а точнее опустившись под землю, так как она находилась ниже уровня Земли пешеходов, Жека набрал несколько кружек пива, креветки и сушки и, с удовольствием, высасывал внутренности креветок, лакомившись икрой, которой на некоторых этих тварях было очень много. Он думал о том, что работа конечно нужна, но вот пока не получалось, да и в общей своей массе нерешённых вопросов — работа занимала единственное место, так как никаких задач, поезд жизни еще ему не преподнес.

Жека «прикинут» был как всегда «клёво и фарцово», и потому к нему подошли некие разношерстные люди, которые предложили ему «ёрш», о чём он узнал впервые, это когда в пиво добавляют водки. Видимо у этих людей были какие-то «задние» мысли, иначе зачем он был им нужен. Далее он терял способность помнить, так как «ёрш» своими делами заволок его память и провалил её в неизвестность.

Прошло время, и он вспоминал эпизоды этого человеческого действия, наполненного болью и кровью, смешивая хорошо и плохо и превращая его жизнь в «нормально». Рассказывая своему другу, Славику, смотря на воду реки-Москвы, текущую, не замечающую ни событий, ни людей и даже погоды. Реке было всё равно, что происходит, она была — река и этим было всё сказано.

;Ты спрашиваешь, когда меня первый раз убили?, — шёпотом мычал Жека
;Ну и чё — чё было то?! — вопросительным знаком коснулся Жеку, его друг по памяти — Славик
;Да, ничё, гортань перебили и все, кровь пошла из лёгких и слегка стало гноится всё, — сплюнул Жека, в пробегающего муравья
;А чем перебили то?!
;Ногой, видимо, голенью, или пяткой, так я не видел, потому как был увлечён созерцанием голубого неба, зеленой травы и жёлтых, ещё не побелевших пухом, одуванчиков — как бы сдувая пух, выдохнул Жека
;Во блин, прямо, балет, а ты чего не «оттанцевал» его промеж глаз?!, Славик, вдумчиво задумался
;Я то, чё, лёг ударом носа в землю, а потому сознанием своим исчез из мира сего, ну как бы к Богу улетел, — порхал словами, Жека
;Прикольно, и чего там в небесах, интересно!!!, — Славик
;Помню, небеса, Бога не видел, — стал рассказывать Жека, — очнулся на берегу речки. Темно. Вспомнил, почему-то маму, ещё вспомнил неутонувшего ещё, что было странно, в мире унижений и своего безобразия, брата. Увидел, что я голый, видимо, там наверху раздевают до гола, а потом спускают на Землю — так решил я. Ноги плеском реки омывались, половина тела лежала и рот был на суше и дышал. Бездвижимое имущество мое — это тело, которе Бог соизволил спустить на землю — так я думал, поднял и поставил его в карачки, ну это ноги на коленки, руки на локтях и голова чуть приподнята. В таком положении я пополз от воды, которая могла меня поглотить и захлебнуть, на сушу. Там был песок и корячится на карачках было легко и хорошо. Рядом горел костёр из моих документов, он уже догорал, портфель торчал углом в реке, в которой я лежал. Зола от моих документов и маленькие светлячки давали свет, значит я живой — подумал, хоть и голый. А раз я живой, значит надо искать одежду, чтобы хоть немного превратиться в человека. Я нашел какие-то брюки, вместо своих L’evis, тут же был моя рубашка. Одев всё это на себя, то есть короткие штанишки, типа бриджи, без обуви и носок, и рубашку, которую удалось застегнуть. я пошел, если это можно сказать на свет. Недалеко маячили светлячки настольных ламп дорог.

Уже подойдя к метро, не видя себя, но я понимал, что выгляжу не безобразно, а как-то не особенно похож был на людей и потому на мой вопрос служащей метро, — а можно ли бесплатно?!, — незамедлительно получил вразумительный ответ, — Иди милый, — с трагическим лицом монашки, сказала человек в форме Метро. было уже поздновато и метро было не так заполнено, но там были еще люди в вагоне, в котором я ехал.
Помню отчетливо, — посмотрел Жека на Славика, — и тот вытаращив глаза, отражением бегущей реки, ошарашено смотрел на Жеку. Продолжал Жека, - что люди изысканно мучительно с какой-то болью смотрели на меня, ну конечно, — думал я — это потому что нет обуви и я босиком, — понятно. Выход — моя станция. Странно, но я не чувствовал, что без обуви. Дойдя до своего дома — квартиры, где мы располагались с мамой и папой, я позвонил в дверь.
Что это?! — мама чуть пошатываясь отпрянула от меня, будто это был не я — а киборг с Луны. И тут же засуетилась, готовилась положить меня на свою большую кровать. Я же пока она готовила кровать для киборга, зашел в ванную, и в зеркале увидел, что там стоял человек, непохожий на меня, хотевший что-то произнести, но вместо этого шёл свист и шёпот, на человеке в зеркале была окровавленная рубашка, как будто её смочили кровью, торчал спортивный живот. Странное изображение — подумал я, видимо это у меня глюки и пошел ложиться. Утром стало понятно, что гортань стала гноиться и я чего-то шептал в высокой температуре.
Да, — сказал Славик и веря и не веря Жеке.
Прошло время, — спокойный зелеными берегами реки. Я очухался, операцию сказали делать не надо на гортани, температура спала. Мы с еще здоровым, от злобы, братом нашли убивцев где-то во дворах и было им наказание в виде нахождения в изоляции от общества, чтобы они не били больше били гортани людям. Вспомнил, как в заседании суда убивцы кричали: — выйдем, найдем, перебьем гортань, что не вызывало ничего, кроме опустошения и крайне недоуменного состояния — «нормально».

Жека поднял глаза на любимые облака, почему-то имеющие всегда неодинаковую форму. Они отражались в зеркальной реке, и всё это не имело ничего общего со словами «нормально», и глубоко опустив голову, задумался.
Лёгкий ветерок ласкал их молодые тела пока еще «тунеядцев жизни», не сделавших ничего такого, за что можно было поставить им памятники в Москве, отлить их из бронзы или в крайнем случае из чугуна, которого было, по мнению Жеки достаточно, чтобы ставить памятники достойным человекам, которые достигнут того, чего им хочется. Что-то внутренне вызывало в нём протест.
Поезд жизни набирал ход, продолжая свой путь во времени, везя Жеку на следующие станции и перроны.

2017 05 14
schne