Когда запах перегара в квартире начинал зашкаливать, а его источник валялся на диване в многодневном творческом запое, мокрый от избытка вдохновения — я начинала тосковать.
Мне остро хотелось ласки и теплого тела.
В один из таких периодов моего платонического беспутства пришло письмо. В почтовый ящик, который висел на стене в подъезде, изредка получая в свою утробу пацанячьи сигаретные бычки «на запас».
Письмо было доброе, в нём хвалились мои стихи и говорилось о том, что на меня взирают издалека, боясь приблизиться. Из-за моей привлекательности и талантливости. Ну что, я клюнула и всё началось.
После нескольких недель бурной переписки, мы созвонились. Услышав его по проводному телефону, я поняла, что уже отдалась ему.
Глуховатый голос, неторопливая речь, язык чистый, без примеси жаргона. Чувство юмора как я люблю — без дежурного острословия ввиде цитат из Ильфа и анекдотов про Ржевского, а такой мягкий меланж, когда основная нить у меня, а он только оттеняет её своей приглушённой цветовой гаммой.
Мы признались друг другу в любви, когда поняли, что нас столкнул на жизненном пути Сам Господь Бог. Он знал меня реальную, а я могла только представлять, какой он. И представлялось мне это так: мужчина средних лет, холостой, с проседью, в голубой рубашке поверх дорогих джинсов, с чистыми благородной формы руками и грустным чуть усталым лицом.
Засыпая, я представляла, что он лежит рядом со мной, обнимает меня, гладит, говорит слова, от которых я краснею, а вокруг рай, рай, рай… И я стала сама настаивать на встрече, он не отказывал мне, но всё время спрашивал, а так ли глубоко моё чуство, что оно способно отсечь физические несовершества и полностью существовать в духовном пространстве. Любовь другого уровня. Он говорил, что мы должны чувствовать друг друга на любом расстоянии, если печально мне, то грустно и ему, Ещё он обещал мне небывалый тантрический секс. «Итить твою мать, — думала я про себя, — не сплоховать бы!
Мы встретились на автобусной остановке «Заявочная». Передо мной стоял дед в голубой рубашке поверх штапельных колхозных джинсов, в вельветовых тапочках цвета кофе с молоком. Его лысина с ореолом седеньких кустиков волос была очень хорошо просматриваема с моего роста, он поднял лицо, посмотрел умно в мои глаза и заулыбался радостно. Во рту были зияющие промежутки и гнилые пеньки.
«Пошли!» — сказал он своим восхитительным баритоном. И мы пошли.
Комната гостиничного типа была убрана аскетично: что-то отдалённо похожее на кровать, круглый хрущовских времён стол, такой же комод. По стенам были развешаны увеличенные любительские фотографии молодого черноволосого мужчины: вот он в плаще-болонья, вот в олимпийке с замочком до середины груди, а ещё на речке в чёрных трусах до колен, стройный такой, с волосатенькой грудью. У окна на полу, на самом видном месте лежали гантели, у кровати, как пантера в покое лежала штанга. С реквизитом он подготовился.
Круглый стол был накрыт так: портвейн «777″, хлебушек косыми ломтиками, иваси, колбаса любительская и два гранёных стакана. Я подумала: „П**дец!“, — а вслух сказала, -где у тебя можно помыть руки?». На моё счастье рукомойник оказался в конце коридора. Я припустила по лестнице вниз, потом по двору, потом пробежала две остановки вскочила в автобус и только тогда позволила себе захохотать. Это был тантрический смех, неумолимый и долгий…